Аввакумов костер

Не послушал благоразумных советов Аввакум. Показалось, будто темно в алтаре стало. Еретическая зима лютая подступала, а ему доброхоты неразумные затихнуть советовали, за хлебное место тишком держаться!

Темно в глазах стало. Не видя никого, шёл по Казанской церкви протопоп. Испуганно расступались перед ним собравшиеся к всенощной прихожане.

Земляк Аввакума, Семён Трофимович из Нижнего Новгорода, который вместе с Аввакумом к службе пришёл в церковь, бросился к нему:

— Петрович? Случилось чего?!

Не услышал Семёна Трофимовича Аввакум, не увидел.

— Унять вздумали?! — сказал. — Ради куска хлеба молчал штобы? Нет! Не замогу молчать!

И вышел из церкви.

— Что? Что случилось-то с протопопом? — обступили Семёна Трофимовича прихожане.

Мало чего понял из слов Аввакума Семён Трофимович. Пока в церковь шли, толковал Аввакум о ереси, которую насаждает в Православной Церкви патриарх. О троеперстии говорил, которое запрещено святыми отцами на Стоглавом Соборе. В книге, которую честь собирался сегодня, написано об этом.

— Попы здешние протопопа из церкви выгнали... — вздохнув, поведал Семён Данилович обступившим его православным. — Спужались, что правду народу о троеперстниках скажет. Книгу у его отняли, а самого прогнали, беднаго.

Зашумела, заволновалась церковь.

Нехорошо в храме Божием свару устраивать, а накипело на душе за последние месяцы. Все недоумения, вся мука душевная разом выплеснула. Потекли прихожане из храма, не дождавшись службы, чтобы на Красной площади о случившемся потолковать. Пропал, затерялся в потоке людском нижегородец Семён Трофимович, только слова, сказанные им, гуляли по торговым рядам.

В непривычно пустой Казанской церкви держал сегодня своё первенство священник Пётр Ананьевич.

А прихожане, побродив по площади, потолковав друг с другом, потянулись к подворью Неронова, где, сказывали, жил со своей семьёй Аввакум.

Столько народу на двор набилось, что не вместиться всем в дом. А на дворе, где лошади стояли, не хотелось толковать протопопу о главном. В сушило повёл народ. Сено ещё не привезли на зиму — просторно в сушиле было.

Но без молитвы соборной как разговор начинать? Велел Аввакум Настасье Марковне икону Богородицы из дому принести да Евангелие. Думал помолиться только, но, когда возжёг свечи перед иконой, так на душе светло стало, что не смог удержаться — всю службу по полному чину повёл.

Не сам придумал. Господь сподобил на такое. И лучше любых слов служба та всю правду народу православному изъяснила.

Будто в чистые первохристианские времена окунулись душою. Ни один человек из сушила не ушёл. До конца службу выстояли, хоть и затянулась она против обычного.

Слова плохого ни про кого не сказал Аввакум. Господь сам просветил умы, никоновской ересью помрачённые.

Слышал Аввакум, как тихо переговаривались, расходясь, богомольцы — дескать, в некоторые времена и конюшня лучше церкви...

Слышал слова эти и казанский поп Иван Данилович, который после завершения службы в непривычно пустом храме побежал к Аввакуму мириться и попал прямо в сушило.

Присох, с лица, бедный, спал, пока дождался конца Аввакумовой службы. Слёзы текли по лицу, когда к протопопу с мольбою своей приступил.

— Опомнись, Аввакум... — заклинал. — Христом Богом молю, не разоряй церковь Казанскую. Мыслимо ли дело затеял? Вернись в храм!

— Слышал, отец Иван, народ чего толкует? — ответил Аввакум. — Есть время, Иван Данилович, боголепные храмы воздвигать, а есть время и бежать из храмов, покуда они от злой ереси не очистятся. Ништо... И в сушиле служить можно. Сам видел...

Руками уши зажал Иван Данилович, прочь побежал со двора Ивана Неронова. Страшные слова Аввакум сказал, «слово и дело» кричать впору.

Дома помолиться хотел, но трудно слова молитвы текли, мыслями страшными путались...

Достал бумагу поп Иван, сел к столу. Первым делом протопопу Неронову в Спасокаменный монастырь отписал, что Аввакум «лишние слова говорил, что и не подобает говорить». Про сушило не стал писать. Про сушило поп Иван патриарху написал. Не его, простого священника, дело разбирать, кто прав, а кто виноват. Святители для того имеются...

В ночь на 21 августа, на заутрене первого часа, ворвался в сушило патриарший боярин Борис Нелединский со стрельцами. Служебные книги истоптал ногами, Аввакума за волосы таскал. Потом повёл протопопа на патриарший двор. Вместе с ним и богомольцев, не успевших разбежаться из сушила, тоже взял. Шестьдесят человек пригнал на расправу.

Кому горе, а кому и печали нет. Жена Ивана Неронова совсем злая стала, как мужика её в Спасокаменный монастырь увезли, шипела ходила, а тут сама не своя сделалась.

— Говорила я тебе! — торжествующе кричала она на Настасью Марковну. — Говорила, что не доведёт до добра протопопа твоего чтение книжек! Вот и случилось, как я говорила! Ну и слава Богу! И слава Богу! — истово крестилась она двумя перстами перед иконами. — Слава Богу, что забрали его государевы люди. Мыслимое ли дело — сено во дворе свалено. Не дай Бог, омочит дождём!