Аввакумов костер

Было это летом 1648 года. Украина встретила Арсена горьковатым дымом пожарищ и сладковато-тошнотным запахом разлагающихся трупов. Впрочем, здесь увидел Арсен и трупы, которые не разлагались. Более километра ехал Арсен по дороге с насаженными вдоль неё на колы повстанцами. Когда была совершена гетманом Вишневецким эта ужасная казнь? Бог знает... Под жаркими лучами солнца трупы людей ссохлись и под ветерком легко поворачивались на колах, погромыхивая костями.

Сажали на колы панов и казаки Богдана Хмельницкого, но у казацких палачей не хватало ни искусства, ни опыта. Скорчившиеся, расклёванные птицами останки болтались на месте их расправ.

Всю эту страшную дорогу от Варшавы до Киева прошёл Арсен. Он всегда достигал цели и достиг её и на этот раз. Но на этот раз ему было страшно.

В Киеве надобно было Арсену ждать патриарха Паисия, суметь проникнуть в его свиту и ехать далее — в Москву.

Дело было нетрудное. Жадный Паисий, стремясь поразить Москву пышностью, чем ближе подъезжал к Москве, тем охотнее зачислял в свою свиту всех, кто высказывал желание служить ему. Арсен был зачислен как патриарший уставщик.

Он всё сделал, как предписывалось, и только одного не знали его неведомые повелители. Не знали, что едет Арсен в свите патриарха Паисия в Москву не по чьему-то заданию, а по своей воле. Страшный год, что провёл он на Украине, изменил его. Страх день за днём незаметно копился в душе, и вот Арсен вдруг обнаружил, что ему хочется спрятаться от совершавшихся вокруг ужасов, а главное, от тех могущественных людей, что, подобно Афанасию, внезапно появляются в жизни и, благодетельствуя, сразу же обрекают неведомо зачем на новые лишения и опасности.

Спрятаться Арсену — он это окончательно понял уже в Москве — очень хотелось. И только здесь, в этой бескрайней стране, куда покровители Арсена ещё не нашли хода, и можно было спрятаться.

Тогда-то он и предпринял первый в своей жизни самостоятельный шаг. Сдав, как и было условлено, все подарки, полученные в Москве, Арсен попросил у Паисия разрешения остаться и заняться учительством. Бережливый патриарх, которому не хотелось на обратном пути кормить свою многочисленную, сделавшуюся сейчас ненужной свиту, благословение дал. Так что всё правильно рассчитал Арсен, впрок пошли полученные уроки. Только одного не рассчитал он: у учителей тоже имелся опыт, и наказывать ослушников умели они быстро и верно.

Неведомо, что было поведано патриарху Паисию об Арсене, оставленном им в Москве, но скоро из Валахии прилетела к царю Алексею Михайловичу грамота, отправленная перепуганным патриархом:

«Ещё да будет ведомо тебе, благочестивый царь, про Арсения, что он прежде был иноком и священником, а сделался басурманином. Потом бежал к ляхам и у них обратился в униата — способен на всякое злое безделие. Испытайте его добро и всё это найдёте».

Так и оборвалась в самом начале учительская карьера Арсена. На допросе — его вели князь Никита Иванович Одоевский и думный дьяк Волошеников — Арсений попробовал было запереться.

— Я-то отступник?! — восклицал он. — Да буде кто уличит меня в таком двойном отступничестве, тогда пусть царское величество велит снять с меня шкуру!

Но хотя и простоватыми казались следователи, а неправду сразу почуяли.

— Шкуру с тебя тоже снимем, если нужда придёт... — недобро пообещал князь Одоевский. — А пока я штаны прикажу с тебя спустить, и всё твоё басурманство явлено будет.

И тогда смиренно пал на колени Арсений и покаялся в отступничестве. Напирал, что жить православным под басурманами тяжело и не всяк тяжесть эту нести способен. Его, грешного, не сподобил Бог такой силой...

Однажды на Кафе потребовалась ему книга «Седмь соборов», но не сумел её сыскать в монастыре, поехал Арсен искать книгу на Хиос, но и там книги не было. Пришлось в Константинополь ехать, а там патриарх Парфений в епископы его решил поставить. Уже и деньги были уплачены, но турки сведали, что учился Арсен в Венеции, с которой воевали тогда басурмане, решили, что Арсен — шпион венецианский, и бросили в тюрьму. Две недели в тюрьме просидел, совсем бы погиб, кабы не принял магометанской веры. Только когда совершено было обрезание, выпустили его из тюрьмы турки.

Князь слушал Арсена внимательно, и Арсен видел, что Одоевский и верит, и не верит ему.

Приговор тем не менее оказался мягким отправить на исправление в Соловецкий монастырь. Наверняка не такого приговора ждали решившие покарать Арсена иезуиты.

Уже давно в чёрную полоску сжались острова, а скоро и совсем исчезли, а Арсен всё ещё смотрел туда, и ему казалось, что он видит монастырь среди сияющей морской лазури.

Нет! Он, Арсен, не жалеет о годах, проведённых на острове. Это не Кафский монастырь. Суровы и темны Соловки долгими полярными зимами, но и постигается тут, что нигде более, может, не постигается. Нигде — ни в Риме, ни в Варшаве, ни в Греции — и половины той веры не видел Арсен, которую здесь встретил. Должно быть, и есть эта вера — истинная...