Аз Бога ведаю!

– Мой бог – Перун! Мне гнев его по нраву. И любо зреть, когда с небес сей властелин бросает молнии! Когда окрест меня стихии полно – ветер, тучи, тьма и огненные копья жалят землю! И гром гремит!.. Се мой кумир, княгиня, и я желаю быть ему подобным. А чтоб достичь сего, мне след свершать деяния, кои под силу лишь богам свершать. Земные люди пребывают в страхе, они мелки, подобострастны пред всяким, кто хоть чуть сильней. Живот их господин! А надо не бояться смерти!..

– Но ты же, княжич, испугался, когда во сне пригрезилась старуха, – заметила княгиня благосклонно. – И закричал…

И натолкнулась на жесткий, дерзкий взгляд.

– Не я се закричал, а раб во мне. Кровь матери проснулась!.. Но я ее исторгну! Никто не бросит в очи – ты рабичич! Некому будет корить…

Вновь устрашилась Ольга, сквозь речь Владимира услышав глас детины-князя, но в следующий миг шум за дверью отвлек ее: холопы княжьи кого-то не пускали, гремели бердышами о булат, ругались и сотрясали терем.

– Что за ристалище? – княгиня распахнула дверь, – И в час ночной! Эй, тиуны?!.

И тот час приумолкла. Лют Свенальдич с мечом в деснице прорывался чрез гридницу:

– Пустите! Мне нужна сестра!..

С той поры, как воеводский сын преставился прилюдно, а потом воскрес, сказавшись чудотворцем, княгиня более его не видела: молва ходила, будто бы Свенальдич по русским землям бродит, разнося свет христовой веры, а то говорили, в паломники подался, ромейским кораблем уплыл за море, и пешим, по пескам пустыни, дошел до Палестины, где поклонился гробу господню. А поп Григорий, однажды помянувши Люта, именовал его блаженным, советуя простить за то, что не воспринял сына. Мол-де, он божий человек, почти святой…

Княжич Владимир, недовольный шумом, в дверь выглянул и раб в нем испугался…

– К тебе иду, сестра! – воскликнул Лют, завидев Ольгу. – Я знаю, ты здесь – холопы не пускают!.. Да что я зрю? Где же твоя краса?..

Она свечу задула: теперь всякий бродяга о красе пытает и очи колет… Махнула тиунам, и те, косясь на Люта, в недовольстве ушли из гридницы.

Прогнать бы, да ведь блаженный, в святые земли хаживал…

– И с чем же ты явился, странник, в столь поздний час? – спросила сдержанно.

– В столь ранний час, – поправил блаженный. – Уж утро на дворе. К тебе бежал, не первый день в пути. Устал с дороги…

– Ответствуй! – прикрикнула княгиня. – Мне недосуг с тобой…

– Я весть принес, сестра, в Руси о коей не слыхали, но мир весь вздрогнул, ее прослышав. Дозволь присесть, не скорый разговор, да и с ног валюсь…

– Присядь…

Лют бодрым шагом по гриднице прошелся и выбрал место – княжье, суть золотой престол. Уселся, рассмеялся:

– Добро на троне, отсюда все видать!.. А не подашь вина?

– Ты прежде свое слово молви!

– Вина бы, горло промочить… Да ладно, коль холодно встречаешь. Ну, слушай! Твой сын, с кем трон сей поделила, победу одержал! Извечный супостат – Хазарский каганат, пал пред его напором. А сам Святослав сошелся в поединке с их каганом и голову срубил.

– Ну, слава богу! – перекрестилась Ольга, ища очами образа – не отыскала: в мужской половине терема, тем паче в гриднице, их не было.

– Да погоди молиться, – прервал блаженный, – послушай прежде… Город их, Саркел, сакральную столицу, где богоносный каган Иосиф с господом говорил, взял приступом и гузам подарил на разграбленье. А после велел с землей сровнять. Теперь Саркела нет, два города пока стоят, Итиль и Семендер, да все одно он покорил Хазарию, ударив ее в сердце. Дни сочтены ее: в сей час твой сын с дружиной, словно с небес спустившись, Итиль в осаду взял.

– Храни его господь! – воскликнула княгиня, сияя в радости. – То, что не достиг мой тезоимец, свершилось! Две сотни лет упырь сей кровь сосал! Никто из воевод и государей приблизиться не мог ко граду стольному – мой сын уж взял Саркел и ныне у стен Итиля! Ай да князь! Светлейший князь! А я гадаю: отчего весна пришла в студеный месяц? С чего вдруг птичьи стаи летят в полунощные страны и радостно кричат? Природа возликовала!.. Эй, слуги! Подать вина! Вкатите бочку!

– Годи, сестра, – вновь радость оборвал Свенальдич. – В природе что-то сотворилось, восторг, весна… Но тебе, княгине, и в твои лета ли эдак ликовать? Не девка… Послушай, что скажу.

– А ты не лжешь мне, Лют? – вдруг усомнилась Ольга. – Насколько знаю, к исходу вересеня князь на Змиевых валах стоял и, слышно, зимовать хотел…

– Вот тебе крест! – блаженный с достоинством перекрестился. – Весь мир изведал сию весть, царь Константин послов послал, чтоб выведать, как князь ведет войну. А персы рыщут по Хазарии с надеждою позреть дороги, коими твой сын и сам проходит по степям незримым и дружину водит. Да что там говорить, весь мир оцепенел и устрашился! Се токмо Русь в неведеньи…

– Чего же устрашился? Похода дерзкого? Победы Святослава? Иль славы ратной?

– Погибели хазарской.

Из покоев мужа, дверь чуть открыв, смотрел Владимир, слушал…