Аз Бога ведаю!

– Мне вечность нипочем! Чей ныне принят календарь? От сотворенья Мира? От рождества Христова! А ведомо тебе: кто движет Время, тот и правит миром?

15

Скованные вместе Свет и Тьма, лежали рядом, на помосте, воздвигнутом над водами реки священной – Ра. И солнце, стоящее в зените, вдруг тень отбросило: бог Род взирал на казнь и хмурил брови. И голос слышен был:

– Я даровал тебе покров свой – ты на земле его оставил. Каз учинил… А Каз – се моя воля! И мне его творить! Ты возгордился, Святослав, и покусился на промыслы мои. Мне жаль тебя, но дабы не нарушить устройство мира, ты пойдешь на дно.

Тем часом Великий волхв Валдай стоял пред жертвенником Рода.

– Владыка! Пощади его! Твой сын и суть даждьбожий внук не возгордился, а сделал то, что ты не сотворил, в забвеньи пребывая. Ты нас забыл. Ты нас оставил! И сын твой взял на себя не промыслы твои, а ношу тяжкую: будучи смертным, вершил деяния бессмертные. Что нам творить, коль боги почивают?.. Утопишь Святослава, и с ним утопнет все. И ты утопнешь, хоть и высоко сидишь! Ужель не помнишь, зачем послал его? Тот, с кем ты поделился плотью и промыслом своим, исполнил рок, и дай ему конец достойный. Мы не рабы твои, мы внуки! И существуем как продолженье твоей воли в земном пространстве.

Что сделал Святослав, то ты желал. Иль скажешь, нет?.. Так и позволь уйти ему в Последний Путь не как изгою, голи перекатной; как подобает князю – на корабле, совокупившись с пламенем.

– Столь долгой речью ты утомил меня, наместник. – глас строгий с неба пал. – Ты просишь за него, а он молчит… Я не отнимал дар речи, пусть скажет, пусть меня попросит. Иль смелость потерял?

– Он ничего не скажет, не попросит, – ответствовал Валдай. – Он молча канет в бездну, то бишь на дно.

– Но отчего? Так возгордился?

– Только оттого, что сын твой! И его гордыня и дерзость – все от тебя.

На срок недолгий свет погас в чертогах. Великий Волхв движением плаща на жертвеннике оживил огонь, но жертвы не воздал.

– Где мать его? Моя жена земная? – в гласе небесном послышалась тоска. – Я ее помню… На лодии плыла, в Плескове, где перевоз держала. В очах волна, в руках волна, волна в душе… Залюбовался ею. Где ныне дева именем Дарина? Вчера еще была…

– По-твоему – вчера, а минул почти век…

– Так где она?

– А больше нет Дарины.

– Умерла?.. Но среди мертвых ее не зрю!

– Она живой мертвец, – проговорил Валдай и простительную жертву – кукушкины слезы – бросил на пылающие угли. – Прости ее, Даждьбог… Есть ныне на земле обряд, по коему изгои – твои внуки, по доброй воле принимают сан, суть иноческий, мысля, что будучи живым, возможно постигнуть божество и ему служить, как если б испытал смертный час.

– Какая суета, – вздохнули небеса. – И что им не хватает? Что они ищут, свою терзая душу?

– Тебя, Владыка…

– Ну, полно! Хочу послушать сына… Эй, плоть моя! Так и уйдешь на дно, не обронивши слова?.. Удачный выпал час, я вспомнил твою мать. Проси меня, я ныне благосклонен и все исполню. Ну? Проси, проси же! Иль нечего просить?

Князь голову приподнял, однако черный камень вниз потянул.

– Есть просьба у меня… Не отправляй на дно.

– Так я и знал… Добро! – тотчас же отозвался Род. – Садись в корабль и плыви ко мне. Я зрел, как ты сражался с моим извечным супостатом – златом, и победил его. А посему отныне ты – воевода, моя десница, карающая зло.

– Счел бы за честь, отец, десницей стать твоей, – князь все-таки привстал – железные оковы и тяжкий груз перехватили горло. – Да не время ныне мне на корабль… Позри на камень сей! Покуда цел он, ничего, но время трет его, и черный прах летит по ветру, по воде плывет. И то, с чем я сражался, что исторгал с Путей, вновь засевает нивы. Токмо здесь, меж небом и землей, я наконец изведал, в чем семя зла и где мне быть должно, дабы полками ярыми, огнем, мечом выбить его всходы – в земле обетованной, как рекут хазары. Да, рок твой исполнил. Но все уйдет в песок, коль я сейчас отправлюсь в Последний Путь. Хоть огненной насадой к тебе, отец, хоть с камнем сим на дно речное. Пусти меня, верни на землю! Мне след свершить теперь не промыслы твои, а свою волю.

– Изведал, где ему быть должно, – ворчливо начал Род. – Каз учинил, и мой покров без ведома оставил в дар. А ныне эвон замахнулся! Исполнить свою волю!.. Ужели позабыл: ты токмо плоть, не суть моя! Не дерзости поболе, чем у Перуна… Все! И слышать не желаю! Пока я благодушен, садись в корабль и плыви!

– Но некому вздувать ветрила огненные и тризну править!

– Холопы вздуют, справят…

– Се не холопы, бог, а суть казаки – воинство твое! Принявшим сей обет потребно ли вершить дела холопские? Насаду строить, гнать смолу, рубить дрова? Им лишь играть на тризном ратище и пить вино…

– Добро, расстанешься с душою не в шатре походном – в опочивальне терема, во стольном граде, – решили небеса. – Там-то есть холопы! Иль ты всю Русь венчал своим разбойным Казом?