Аз буки ведал

На чернильно-синем повороте неблестящей реки лес отступал, обнажая большую и ровную, как футбольное поле, зеленую поляну. На этой вот ярко высвеченной солнцем поляне и расположился лагерь. Сверху хорошо была видна цепочка расположенных широким, весьма неровным каре тридцати - сорока цветных палаток, немного отнесенная вниз по течению дымящаяся кухня с длинными, под брезентовыми тентами, обеденными столами и нечто вроде эстрады около большого кострища из натасканных с реки валунов. Возле эстрады копошились какие-то люди. И берег, и лес вокруг лагеря были наполнены голосами и активно переливались броуновским движением множества восторженных полуголых людей. Пламя сильно затрещало, и с ними громко поздоровались быстро поднимающиеся навстречу три мужичка с корзинками, весьма забавного вида: нестриженые, как у старообрядцев, бороды, расшитые вручную, очень "фольклорные" рубашки и цветные, до колен, ситцевые трусы. Все они были босы. Анюшкин проводил их восхищенным взглядом:

- Видали? Какой колорит!

- Это "ивановцы". У нас в Москве их видимо-невидимо.

- А у нас такие недавно появились. Хотя чего только не бывало, даже нудисты. Но тех наши мужики быстро отлупили. Чтоб детей не смущали. А эти очень, очень, я вам скажу, забавны. Я такой детской непосредственности до сих не видел. Это ж надо только, в конце двадцатого века, когда все секты ну минимум на Гегеля опираются - такой замечательный примитив! Хорошо! Мне они книжку своего Учителя подарили - какая прелесть! Я над ней всю ночь хохотал, не мог оторваться.

- Ну, они не так уж и безобидны.

- Что вы, уверяю вас! Эти человеков в жертву не принесут! Нет! Они как бы, в мистическом плане, полный противовес самосожженцам. Те - в огонь, эти - в воду. Те в небо, к духу, а эти в землю, к плоти. Призыв у них не из той сферы, не для культа смерти. Травоядные. Уж поверьте мне, старому сектоведу.

Они были уже внизу. От реки привычно шумело, справа от кухни ветерок нес слюноточивый запах хлебного дымка. Празднично просвечивая за густыми ветвями березняка разноцветными боками и спинами, раздувались своей гостеприимностью большие и малые палатки. Для порядка весь периметр лагеря был обтянут длиннющей белой бельевой веревкой. Можно было бы перешагнуть ее в любом месте, но Анюшкин повел Глеба к свежесрубленным высоким жердевым воротам. Над ними действительно свисали несколько флагов и скрутившийся уже от солнца и туманов, написанный синими по белому буквами, такой до боли родной лозунг: "За духовное возрождение России!" Снаружи возле ворот стояло несколько молодых курящих людей в черных рубахах и с усами. Анюшкин громко поздоровался, как-то задиристо посмотрел на них с "высоты" своего ростика, но от комментариев воздержался. Глеб, кивнув, тоже попытался проскочить за ним, но тут его окликнули по имени. Он вздрогнул. Жадно оглянулся: кто?

- Что ж ты мимо? - Молодой, лет двадцати с небольшим, толстый парень смотрел нагловато и весело. Явно знакомый. Но кто? Где они виделись? Ну да, да! В Питере!

Глеб радостно шагнул к нему, протянув руку. Парень важно, работая на своих товарищей, подал свою. Питерцы - о, это вам не целующиеся при каждой возможности москвичи. После него руки подали остальные, внимательно и запоминающе вглядываясь. Глеб вдруг заволновался. Экзамен, что ли?

- Ты здесь как? Только что подъехал?

- На правах гостя.

- А мы с самого начала. Сегодня в горку сходим. Устали от придурков.

- Так быстро?

- Ты же знаешь коммуняк этих. Задолбали своим светлым будущим.

- А здесь опять солянка?

- Как всегда. Но зато отдых тут ничего. Посмотрим. Идея-то неплохая: найти мистические исходные точки патриотизма. Вот мы завтра с докладами выступаем. Приходи, не пожалеешь.

- Спасибо. Обязательно.

Глеб сделал пятками, вытянул руки по швам, быстро полупоклонился. И, резко развернувшись через левое плечо, почти уставным шагом вошел в лагерь.

Анюшкин покосился на Глеба, но вопрос задал только когда удалились на определенное расстояние:

- Кто это?

- Монархисты. Из Питера. Только не помню ни одного имени.

Через весь лагерь они прошли к сколоченной из окрашенных синим досок эстраде, расположенной почти на самом берегу. Анюшкин слепо заглядывал в каждое лицо: "Дажнева не видели? Дажнева здесь нет? Дажнев не знаете где?" А на него даже не обращали внимания.