Аз буки ведал

Они стояли на берегу. Глеб присел внизу у воды. Филин возвышался над ним на округлом, косо торчащем камне: точно еще живой, но уже памятник себе - маленькому потомку великих предков. Сцепив пальцы за спиной и вытянувшись в струнку на самом краю залепленного цветным лишайником, серого, крупнозернистого валуна с подбивающими под него мерно хлюпающими волнами, смотрел он из-под своих прозрачных полуприкрытых век вдаль и словно спал. А его сны видел Глеб: тупая боль в затылке все разрасталась и вызывала странный паралич воли. Свет вокруг потускнел, а слух, наоборот, обострился до звонкой рези, и чужие слова, властно прорезая мозг, превращались в картины. Сначала туманные, серовато-дымные, перламутрово скользящие в боковом зрении, потом они стягивались к центру, становясь все контрастней, живее, перебивая реальность. И вот они и сами объявлялись реальностью: словно оживающие фотографии со спутника - гигантский, выпуклый полукруг Земли - вихри циклонов, спирали облаков и ветров над материками - и над всем- чьи-то черные руки в круговых магических пассах... Пассы заводили и смешивали в хороводы облака и народы... Земля все уменьшалась, удалялась и превращалась в уже крохотный, переливающийся ртутным металлическим блеском шарик... А руки... Так это же были теперь его собственные руки!.. Его, Глебовы, руки... Так когда-то он засыпал за рулем - одни видения просто заслоняли другие, и вместо дороги он вдруг оказывался дома, он был маленький и виноватый, и отец ему что-то выговаривал, выговаривал... А он, такой беспомощно неправый, слушал, слушал... Пока почти не уткнулся лицом в огромное колесо "КамАЗа"...

Филин весь выговорился и опал. Сошел с постамента, зябко сунул ладони под мышки. Из-под лохматых бровок неярко горели желтоватые огоньки. Но он теперь очень ласково заглядывал Глебу в глаза, очень. Совсем как родному. Даже несколько заискивающе - конечно, кто его к Беловодью-то проведет? К Арию? Он, он, Глебушка. Баба Таня другому-то Буратино-Аладдину не доверится. А без ее волшебного клубочка туда дорожки никому не отыскать. Да... А что дают взамен? Посвящение в элиту будущего мира? Ну как же! Как же, начинали-то разговор с красного диплома. Власть, власть дадут! И он не будет там какой-нибудь слепой кишкой в Великом Левиафане, нет! - он будет его глазом. Или пупом...

- Мне так хорошо сейчас было... Хорошо. Ты мне очень неожиданно раскрылся, ты даже сам не подозреваешь, какая у тебя судьба может быть. Может быть... Может и не быть. Но я постараюсь, постараюсь тебе помочь... Я могу это. И ты скоро многое сам сможешь, когда познаешь суть. Гносисединственная реальная сила, направленно меняющая мир... Но главное, нас с тобой теперь завязало. Так вот просто мы уже не расстанемся, я тебя не отпущу, уж не отпущу... Но, прости, у меня вот-вот занятия начнутся с детишками... Они у меня про четыре луны в себе все ищут. И находят. Удивительно ведь легко, если им технику медитации пораньше давать... Жаль, твоей дочки здесь нет, я бы и ее раскрыл...

Ага. Вот уж спасибо. Этого ей очень не хватало. Глебу нужно было срочно обмыться: кроме непреходящей боли в затылке, он как будто разом весь покрылся какой-то липкой, сальной грязью. И просто мучительно захотелось как можно скорее расстаться с Филиным, чтобы побыстрей пойти куда-нибудь окунуться.

- А еще... Там, около кухни, на берегу стоит двойная палатка. С трубой. Так это баня. Приходи-ка сегодня часиков в двенадцать ночи. Тогда все уже разойдутся, только свои останутся. Со своими мы и помоемся. Обязательно приходи... Обязательно, там только свои будут. Свои.

Филин отходил, продолжая оглядываться и улыбаться. Глеб тоже ему разок улыбнулся... И ужаснулся внутренней опустошенности: от внезапно охватившей анемии его руки и ноги отнялись. Он опустился к воде на коленях, зачерпнул полные бесчувственные ладони. Ни тепла, ни холода. Потом просто прилег на камни и погрузил лицо в упругие стерильные струи. Выдохнул, пуская щекочущие пузыри... Сердце колотилось жутко. Даже вода не успокаивала. Глеб встал, повернулся и... увидел давешнего крепыша. Так. Только этого и ждали...

Парень стоял поодаль. Переминался с ноги на ногу. Потом все же шагнул и, через шум реки, стал извиняться:

- Глеб, я хочу попросить у вас прощения! Я же не знал, кто вы! Если вы не заняты, мы вас приглашаем к себе в гости. Посидеть, поговорить. Немного перекусим.

Говорить сегодня уже невмоготу. Но нельзя ему было и отказать. Мир всегда всего дороже.

Глава четырнадцатая