Аз буки ведал

- Спасибо. Я понял. Но я действительно уже несколько лет не пью.

- Да? Вера ваша не позволяет?

- Нет-нет! Будем считать, по болезни.

- Я-то про другое: мы тут вам только компанию составим. Мы сами пить будем, а вы только посмотрите. Ну, то есть так, за компанию.

Глеб начал мелко, а потом все громче и заливистей смеяться.

- Значит, я так, только посмотреть? Как вы сами пить будете? А я - так? Так?

Проводник засмущался и впервые отвел глаза.

- Это же я потом объяснил. Что тут смешного-то? - А потом вдруг и сам стыдливо хохотнул. - Ага, мы пьем, а вы смотрите. Ага! Вот я сказанул! Ну. А вы хорошо, что засмеялись, это стресс снимет. Смейтесь, смейтесь пока. А я щас!

Он встал, отворил прикрывшиеся на ходу двери, оглянулся, еще раз прыснул и вышел. Глеб же хохотал и хохотал - до хрипа, до колик в ребрах. Попытался перепрятать оборванную шторину и не смог, от этого дурацкого смеха никак не удавалось подцепить край поднимающейся нижней полки.

Еще подрагивая, вытер платком слезы. Прямо перед ним лежала фото Катюшки. Ей было восемь. Да, тогда она пошла во второй класс, и они уже год как жили не вместе. Хотя разрыв происходил постепенно, но тот день, когда он окончательно перестал ночевать у жены, был именно девятое сентября. День рождения дочери - они по умолчанию тянули время не из-за каких-либо надежд, а чтобы не портить праздник первокласснице. "Очень интеллигентно".

В дверь на этот раз постучали. Проводников теперь было двое: за своим уже малым стоял очень грузный, очень волосатый пятидесятилетний мужичок армяно-персидского вида. Он был полностью в форменном, но видавший виды френчик от частых стирок очень присел и никак не придавал хозяину достаточного официального вида. В руке он держал каким-то чудом сохранившийся с семидесятых годов черный школьный портфельчик из мягкого облезлого кожзаменителя. Молодой улыбался Глебу как родному:

- Вот, значит, Давид Петрович. Он с соседнего вагона. Мой-то сменщик заболел, значит. Вы не волнуйтесь, у нас все с собой: и закусочка.

Он протиснул вперед к окну хитро, одними глазами, оглядывающегося Давида Петровича, а сам сел у самого выхода на одну полку с Глебом. От того, что люди в форменных фуражках вдруг оказались с обеих сторон, на одну секунду стало зябко и тоскливо. Но под пронзительным взглядом, колко проблеснувшим в него из-под сросшихся ветвистых бровей, он собрался, тихо выдохнул и задержал вдох, пока пульс не забарабанил в виски. Потеплевшими сразу руками развернул двойной лист новосибирской газеты, одним махом застелил столик:

- Прошу!

Давид Петрович поставил свой портфель ближе к окну, актерствующе крякнул и достал из него два темных "огнетушителя" - портвейн с белыми капроновыми пробками и криво наляпанными этикетками. Следом появились сало в целлофане, уже порезанный с маслом черный хлеб и связка стручков мелкого красного перца.

- Ой, щас за стаканами сбегаю! - вскочил молодой.

- Надейся я на вас, пацанов, - каким-то ненастоящим сипловатым баском заговорил бывалый, вынимая и протирая внутри толстым волосатым пальцем три стакана. Стаканы встали в плотный ряд, а затем на стол лег и огромный зачехленный нож.

Опять Глеб уловил быстрый пронзающий взгляд. Расчехлив жуткое по своей форме, с кровостоком, лезвие, Давид Петрович взрезал пробки сразу на обеих бутылках.

- Я с этим ножом уже двадцать лет не расстаюсь. Профессия у нас, сами понимаете, опасная. Чего только не увидишь. А я еще и очень сильный: когда-то борьбой занимался. У себя на Кавказе, в Сухуми. Меня всегда зовут, когда кто где буянит. Ночь-полночь, бывало, бегут девчонки: "Дядя Давид, помогай!" Как им откажешь? Да чего там девчонки, мужики, понимаешь, молодые, и те: "Дядя Давид!" Стыдно. Ну, давай по маленькой.

- Я, Давид Петрович, не пью. Уж простите урода.

- А я вас пить и не принуждаю. Вы пригубите, чтобы не обижать. Чуток пригубите, а дальше ваше дело. Иначе не по-мужски, понимаешь.

- Вы только чуть-чуть! - суетливо приподнялся и молодой.

Глебу дальше объяснять сюжет не требовалось: ребята начинают обрабатывать, и он, для порядка глубоко вздохнув, отметил ногтем четверть стакана.

- Вот это уже по-нашему, по-мужицки! - облегченно забасил Бывалый, наливая немного выше указанного, и сразу же перешел на "ты": - Эт-то хорошо. Давай мы выпьем за то, чтобы у тебя все плохое теперь уже кончилось. Чтобы дальше тебя ждали только радости! Ты к кому едешь-то? К жене? Нет? Так пусть тебя встретит любовница! Пьем.

Из-под бровей, как из-за засады, он одновременно проследил, как Глеб медленно, не разжимая зубов, выцедил теплую пахучую жижу и как одним движением кадыка жадно глотнул свои полстакана молодой. Потом принял сам и раздал закуску. Теплое сало никак не откусывалось. Уже не спрашивая разрешения, налил по второму разу:

- Будьте здоровы!

Пауза. Глеб сверхусилием заставил себя сделать еще один глоток. Желудок замкнулся и отраву из пищевода в себя не пропускал. Но нужно было терпеть, терпеть, чтобы понять, для чего сюда прилетел этот гриф и неужели он, Глеб, теперь уже настолько падаль, что над ним уже не стесняются?