Азъ есмь Софья. Государыня

Ромодановский был весьма рад еще двум галерам – в хозяйстве все пригодится. А турки быстро начали себя чувствовать весьма и весьма неуютно. Казаки не собирались давать им спуску и даже если по нехватке сил не решались идти на абордаж, все равно умудрялись напакостить – подкравшись и от души обстреляв галеру.

Вольной турецкой жизни приходил конец.

* * *

Михайла Юрьевич Долгоруков смотрел на монаха злобными глазками:

– Говоришь, ведомо тебе, кто отца моего сгубил?

– Ведомо, князь. И ведомо, почему того убийцу не нашли.

– Коли узнаю, что лжешь ты мне…

– Коли хотел бы солгать – не пришел бы я к тебе сам, князь. Но в то время государь мне доверял, советовался…

– А сейчас терпит с трудом.

Симеон Полоцкий склонил голову. Это верно, у царицы он впал в немилость, а царь ей во всем потакает, потворствует бабской глупости! Нет бы прислушаться к мудрым словам, тогда б и не пришлось…

Ладно. Не о том речь.

– Что верно, то верно. Я в монастырь уйти хочу, но до того должен душу облегчить. Грех на мне, знал я об убийстве твоего отца – и не предотвратил.

Налитые кровью глаза Михайлы злобно блеснули:

– Кто?!

– Сам государь.

– Лжешь, собака!!!

Симеон спокойно, хоть и стоило это немалых усилий, выдержал бешеный взгляд, покачал головой:

– К чему лгать мне, князь? Тем более – так?

Михайла задумался, а Симеон продолжил плести паутину лжи. Юрия Долгорукова, по его словам, отравили. И приказал то сделать царь, который решил, что после польских побед Юрия на место поставить не удастся. Казнить и не за что, а Романовы куда как худороднее. Вот и взял грех на душу…

Кто сделал?

По приказу царя – Ордин-Нащокин. Не по норову ему был Юрий Долгоруков. Слишком умен и силен, слишком любим в армии, слишком стрельцы его уважали…

Михайла слушал, стискивал кулаки – и видел Симеон, что верят ему, еще как верят! Люди вообще склонны верить в худшее. Тем более, он столько времени пытался доискаться до истины…

– Ты-то, князь, при царе безотлучно, а вот отец твой…

– Отца я и царю не прощу, – выдохнул мужчина.

Симеон внутренне собрался.

Не простишь, конечно. Мы все сделаем, чтобы не простил. А поскольку ты к царю приближен, то и сделаешь все необходимое.

А вот как сделаешь…

Начиналась более жестокая политика. Сильная Русь – а одолев крымчаков, она бы стала куда сильнее – не нужна ордену иезуитов. Слишком опасно для них было православие.

* * *

– Григорий! Слов нет! Отец в восторге будет!

Алексей Алексеевич хвалил от души, уважительно именуя Ромодановского не Гришкой, а Григорием, – и боярин это оценил. Да, такое было у царей в обычае, боярина запросто могли назвать Ивашкой, и кинуть в него чем потяжелее, и царской ручкой за вихры оттаскать… Алексей не стал бы исключением из царственного правила – постаралась Софья. Она и внушила брату когда-то, что бояться люди будут при такой манере, а вот уважения не дождешься. А ежели ты всегда вежество соблюдаешь, то гнев твой куда как страшнее им покажется.

Алексей послушался – и не пожалел. Но сейчас речь шла не о простой вежливости, нет! Ромодановского действительно было за что хвалить!

За осень и зиму тот крепко поработал над Азовом. Пролом в стене был заделан, насыпи восстановлены, перед крепостью устроена настоящая полоса препятствий – рвы, ямы с кольями, закрытые чем-то вроде легких настилов… если ехать по дороге – все было в порядке. Но когда это осаждающее войско только дорогами и пользовалось?

Судя по всему, Григорий спал по два часа в сутки, а остальное время трудился так каторжно, как и на рудниках не заставляют.

Азов тоже сиял чистотой и напоминал казарму. Улицы выметены, никаких пьяниц, ни драк, ни скандалов, ни лишнего шума – всяк знает свое место и занимается своим делом.

– Я старался, государь!

Алексей от души хвалил боярина, видя, как его лицо становится все более спокойным и довольным. А после обеда – короткого, без лишних этикетов, перешел к делу:

– Со мной тридцать тысяч человек. Двадцать моих, десять поляков.

– Я могу тысяч пятнадцать отпустить, – согласился Ромодановский.

– У меня пять тысяч с лихвой, – кивнул Степан.

И его, и Фрола, и Ивана Сирко, равно как и Косагова с Хитрово, Ордина-Нащокина-младшего – свой же человек, считай, родственник, дядя – и Ивана Морозова Алексей пожелал видеть за столом. А когда Ромодановский как-то неубедительно запротестовал, махнул рукой:

– Мы сейчас в походе, вот и считайте, что у походного костра. Там раскланиваться некогда…

Ромодановский едва не фыркнул в ответ. Да уж, видел бы ты, сынок, с каким обозом твой отец в поход ходил! Да как вокруг него стольники-постельничие плясали, как повара павлинов готовили в соусе из соловьиных язычков!

А Алексей и правда не видел. Его-то походным премудростям казаки обучали, а у них просто – что на лошади увез, тем и пользуйся. А не увез – оно тебе и не надобно.

Так что обед быстро перешел в совещание. Степан и Фрол ждали команды, Сирко поглядывал хитрым глазом, пытаясь составить свое мнение о молодом царевиче, Алексей размышлял:

– Сколько народу мы сможем перевезти?

– Тысяч двадцать, не более.

– Та-ак…

На столе развернулась карта, и мужчины пристально вгляделись в нее.