Азъ есмь Софья. Государыня

Бить неожиданно, бить сильно, бить всем вместе – вот основные правила маленькой победоносной войны. Почему маленькой? Так в большую она переродиться и не успеет, коли все правильно сделать. Ромодановский, хоть правил для себя и не формулировал – сие баловство одно, – да сделал все правильно.

Когда ночью в татарский тыл ударили конница и картечницы, перевезенные на телегах, шум поднялся знатный – и русские, которые вышли подземным ходом, не стали мешкать.

Под стенами никого не было, татарский же лагерь атаковали с двух сторон.

Что такое ночная атака? Ну, для начала – это сумятица. Да, были часовые, но они полегли первыми. Казаки, между прочим, тоже не лаптем щи хлебали, по тяжелой жизни на Дону снимать часовых становилось почти искусством. А потом…

Да, сила татарского войска – это его конница, но она же и слабость. Кони, между прочим, боятся огня, шума, криков боли… вот это им русские войска и обеспечили. И сколько ни говори, что лошадь – милое, умное, обаятельное животное, которое никогда не бросит своего хозяина…

Это верно.

С другой стороны – это милое животное, вставая на дыбы и лупя копытами по воздуху, любому способно обеспечить тяжелые травмы.

К тому же при штурме крепости конница не нужна, коням по лагерю свободно бродить тоже никто не позволит, так что все они содержались в одном месте. Вот по этому месту и пришелся первый удар русских. Снять часовых, факелами, саблями, волчьими шкурами, воплями и картечью придать коням нужное направление – и пусть бегут. Разве что еще десятка два всадников с ними пустить, чтобы с пути не сбились.

И вся эта конная масса налетела на татарский лагерь.

Конь никогда не наступит на спящего человека?

Безусловно! Но ведь и людям несвойственно топтать и калечить друг дружку. И однако же, в толпе, в возбуждении, в истерике…

Больше всего нападающим было жалко коней.

Ночь наполнилась криками боли и ярости, конским ржанием, а потом и предсмертными хрипами. Потому что за конями шли люди. И уж они не знали ни пощады, ни сострадания. Татарский лагерь брали в клещи, нещадно вырезая всех, кто попадался на пути. Пленные?

О них никто не думал.

Здесь и сейчас решалось, быть Крыму татарским или русским. Именно здесь и именно сейчас.

* * *

Селим-Гирей смог-таки совершить чудо. Сбить в отряд своих телохранителей, какую-то часть войска – его шатер не попал под обезумевший табун, – и теперь хан сам взялся за саблю.

И был воистину смертоносен.

Любой, кто налетал на ханский отряд, ложился навзничь, чтобы уже никогда не подняться. Но о серьезном сопротивлении хан сейчас не думал. Ему надо было прорваться к краю поляны, уйти, чтобы вернуться потом с новыми силами. Вернуться, отомстить…

Распахивались ворота Азова – и оттуда шло войско. Русские не бежали, они словно на крыльях летели, слышались громкие крики… Они торопились вцепиться в горло исконным врагам.

О, если бы ему ночью не ударили в спину, если б они осмелились выйти днем – он встретил бы их! Они бы кровью умылись, они бы все здесь полегли, но сейчас в темноте, когда стрелы не находят свою цель и стреляют только пушки…

Да и пушки какие-то странные. Не те, турецкие, что стояли на стенах крепости, вовсе не те. Легкие, удобные для перетаскивания, для мобильной стрельбы… откуда?!

До чего еще додумались эти дети шакала?!

Враги находились и в темноте. Кто-то же ударил ему в спину, и это были не корабли, нет. На Дону были дозоры…

Но кто?!

Как?!

Откуда?!

Эти вопросы стали последними в жизни Селим-Гирея. Перед лицом что-то полыхнуло – и мир исчез в ослепительной вспышке. Обнаружив очаг сопротивления, русские, не мудрствуя лукаво, забросали его гранатами. Боеприпасы восстановить можно. Жизни вернуть нельзя.

А потому взрывчатки не жалели.

Двух десятков гранат хватило, чтобы очаг сопротивления превратился в толпу охваченных страхом бегущих людей. И рассвет Ромодановский встретил уже за стенами Азова, обходя бывший лагерь и оглядывая пленных.

Их было не так много, не более пары тысяч из всего войска. Потери татар были страшными. Кони, картечь, взрывчатка…

– А главный их где?

Воин Афанасьевич, морщась, повел головой в сторону реки. Двигаться ему было не слишком удобно – ночью он получил сильную рану в плечо, и рука двигалась с большим трудом. Ромодановский уже приказал ему отдыхать, но отослать насильно не решился.

Посмотреть на труды рук своих, на свою победу – это привилегия каждого воина. Некоторые, говорят, ради такого и из гроба вставали.

Ромодановский пригляделся.

И верно, на берегу реки лежало несколько тел и одно из них…

– Точно ли он?

– Он. До последнего дрался, говорят… Опознали его…

Ромодановский кивнул. Уважительно.

– Надо будет его похоронить.

– И где же?

– Так, чтобы всем видно было. Чтобы все знали…

Ромодановский смотрел на тело, потом подошел поближе…

Смерть не пощадила крымского хана. Разорвавшаяся неподалеку граната сделала свое дело – и мужчину сильно посекло осколками. И все же его можно было опознать. Не по богатой одежде, нет. Но по чему-то такому, сложноуловимому, чем наделены только истинные правители…