Аз и Я. Книга благонамеренного читателя

Дивъ кличетъ върху древа…

Для сравнения привлекаю ещё один кусок из описания раннего утра перед боем:

Долго ночь меркнет.

Заря свет запала.

Мьгла поля покрыла.

3) Щекотъ с л а в i й успе.

4) Говоръ г а л и ч ь убуди.

Грамматическое родство предложений из двух мест текста «Слова», мне кажется, вероятным. Отличаются они лишь местом подлежащего, но такая инверсия возможна и находит подтверждения в практике русского литературного языка, как и эпохи «Слова», так и позднейших.

Общие структурные черты конструкций 1, 2, 3, 4:

1) определение перед сказуемым (птичь убуди–зверинъ въста–славiй успе–галичь убуди);

2) сказуемое выражается глаголом прошедшего времени (убуди–въста–успе–убуди);

3) определения — краткой формой прилагательного (птичь–зверинъ–славiй–галичь).

Схематически строки 1 и 2 соответствуют друг другу так же полно, как 3 соответствует 4.

Таким образом, я пришел к выводу, что птичь — краткая форма прилагательного, а не существительное, как полагают. При этом грамматическом прочтении устраняется вычурное, совершенно необычное для славянской литературы выражение «свист звериный». И возникает более точное и традиционное — птичий свист. (Мусин–Пушкин не решился сохранить в переводе «свист звериный» и заменил его «ревут звери»).

Я привожу эти доказательства с некоторой робостью перед именами признанных лингвистов. Они были заворожены традицией, освященной Мусиным–Пушкиным. И не «въстазби» оказалось причиной темного места, а прозрачнейшее «птичь», грамматические аналогии которому можно было найти в самом тексте «Слова».

…Неясное написание «зби» стоит на месте подлежащего и, скорее всего, относится к именам существительным. И означает по семантической схеме — название звука, издаваемого зверем, или движение.

Птичий пробудился свист,

Звериные восстали зби.

В древнерусском языке есть похожее слово — зыбь — беспокойство, смятение³. В современном — зыбь — колебание. Корень распространен в украинском, старославянском, словацком, сербском (в формах -зиб-, зьб, — зеб-, зайб).

Это одно из возможных направлений поиска.

«Зби» может быть воплощением уже неизвестного нам и переписчику палеографического или речевого нюанса (зыби>з’би). Пока же я принимаю прочтение «з’би» — беспокойство, смятение. В грубом, дословном переводе:

Птичий свист пробудился,

Звериное поднялось смятение.

Весь отрывок я предлагаю читать:

Тогда въступи Игорь Князь въ злать стремень

и поеха по чистому полю.

Солнце ему тъмою путь заступаше.

Нощь стонущи ему грозою.

Птичь убуди свистъ.

Зверин въста зби.

Дивъ кличетъ връху древа…

Примечания

1. Слово о полку Игореве, под редакцией и в переводе графа А. И. Мусина–Пушкина, М., 1800.

2. Слово о полку Игореве, под редакцией В. И. Стеллецкого. М., 1987, стр. 130.

3. Срезневский И. Материалы к словарю древнерусского языка. Т. 1, 1009. 

Изяслав на кровати

Не всегда в появлении темных мест виновен П–16¹. Возникают они и от неверного членения строки. По признанию Мусина–Пушкина разобрать рукопись «было весьма трудно, потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни раздробления слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления»².

Все это затрудняло чтение рукописи. Мусин–Пушкин опасался допустить ошибки, подобные той, какую сделал Щербатов при разборе грамоты новгородцев князю Ярославу («по что отъял еси поле заячь и Милоацы?», вместо «по что отъял еси поле заячьими ловцы?»)

Однако вопреки собственному предостережению, Мусин–Пушкин допустил при расчленении сплошных строк на слова ошибки, не уступающие щербатовскои: «Кь мети» вместо «къмети», «въ стазби» — «въста зби», «мужа имеся» — «мужаимься» и т.д.

Непонятые редактором слова часто писались с большой буквы и превращались в собственные имена. Так у Мусина–Пушкина получалось «Кощей» — мнимое имя половца, «Урим» — имя воеводы или соратника Игоря.

Рассмотрим случай, когда, неправильная разбивка привела к рождению ложной метафоры. Исследователи, пытаясь поправить Мусина–Пушкина, тратили много энергии и приходили к результатам ещё более курьезным. Литературное бесчувствие ученых читателей порождает порой в «Слове» чудовищные в своей искусственности образы, не свойственные и «Слову» и литературе в целом.

«Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ позвони своими острым мечи о шеломы Литовслiя; притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кроваве траве притрепанъ Литовскыми мечи. И схотию на кровать и рекъ: «Дружину твою, Княже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша».

Подчеркнутое место Мусин–Пушкин перевел так: