Азартная игра

– Не могу тебе сказать! – Он уже почти кричал, и несколько голов повернулись в нашу сторону. – Но мне нужно завтра! Ясно?

Я внимательно посмотрел на него.

– Я ничем не могу тебе помочь, – тихо произнес я. – Ладно, мне пора. Так ты все еще хочешь, чтоб я продал твои ценные бумаги и отдал деньги?

– Да, – решительным тоном ответил он.

– Хорошо, – кивнул я. – Зайду в контору и вышлю тебе письменное распоряжение. Ты его подпишешь и тут же отправишь обратно мне. Постараюсь, чтобы деньги поступили к тебе на счет в пятницу.

Он словно в трансе пребывал.

– Остается надеяться, что доживу до пятницы.

Глава 04

Я сидел в машине на служебной стоянке ипподрома и перебирал в памяти недавний разговор с Билли Серлом. И задавался вопросом: могу ли я чем-то ему помочь, и если да, то как.

Он был прав, говоря, что деньги его и что он может делать с ними все, что захочет. Вот только вряд ли ему хотелось это делать.

Он также сказал мне, что задолжал какому-то парню около ста тысяч и что жизнь его окажется в опасности, если он не отдаст долг к вечеру завтрашнего дня. Обычно я отвергаю подобные угрозы, как мелодраматическую чепуху, но после субботних событий в Эйнтри уже не был так в этом уверен.

Стоит ли рассказывать кому-то о нашем разговоре? Но кому? В полиции наверняка потребуют доказательств, а их у меня не было. С другой стороны, страшно не хотелось, чтоб Билли попал в неприятности. Жокеев, задолжавших крупные суммы, обычно подозревают в незаконных связях с букмекерами. Но, возможно, нужда в наличных не имеет ничего общего с противозаконной деятельностью. Может, Билли собрался покупать дом. Я знал – агенты по недвижимости весьма решительны и даже агрессивны в своих методах, но уж определено не станут угрожать убийством, чтоб завершить сделку.

И я решил ничего не предпринимать до тех пор, пока не удастся обсудить все с Патриком. Помимо всего прочего, я обязан уведомить его о том, что начинаю процесс ликвидации ценных бумаг Билли.

Я взглянул на часы. Уже пошел седьмой час, и контора закрыта. Придется поговорить с Патриком утром. Сейчас все равно ничего нельзя поделать, лондонские биржи и рынки уже не работают.

И я решил навестить маму.

– Привет, дорогой, – сказала она, открывая дверь. – Господи, до чего же ты худющий!

То было обычное ее приветствие, обусловленное давним патологическим страхом, что я страдаю анорексией. А началось все, когда я был костлявым пятнадцатилетним подростком, отчаянно хотевшим стать жокеем. Роста я всегда был немаленького и потому изводил себя голодом, чтоб сбросить вес. Но анорексия тут была ни при чем. Я всегда любил поесть и теперь ни в чем себе не отказывал, но, похоже, так натренировал свое тело, что оно до сих пор оставалось тощим.

Как правило, я не слишком задумывался о том, что ем, и если бы жил один, то явно недоедал бы. Но моя мамочка заботилась о том, чтоб этого не случилось. Она посылала Клаудии пакеты с едой и строгими инструкциями, настаивала, чтоб я употреблял в пищу больше белка, или больше углеводов, или больше чего-то там еще.

– Привет, мам, – ответил я, игнорируя ее замечание, и чмокнул в щеку. – Как поживаешь?

– Ни шатко ни валко, – ответила она, тоже как всегда.

Она все еще жила близ Челтенхема, но не в том большом доме, где я вырос. Его, увы, пришлось продать после скандального развода родителей, непременным условием которого стала дележка имущества и денег ровно пополам. И нынешний дом моей мамы представлял собой скромный побеленный коттедж, затерявшийся на самом краю небольшой деревни к северу от ипподрома. Две спальни, ванная комната наверху и одна большая комната внизу, объединяющая функции кухни, столовой и гостиной сразу. Оба эти уровня соединялись между собой узкой винтовой лестницей в углу, доступ на которую перекрывала у подножья небольшая дверца со щеколдой.

Коттедж идеально подходил для вынужденно одинокой жизни, но я знал, как тоскует мама по прежним временам, когда она была гостеприимной хозяйкой в большом доме – эту роль она играла на протяжении всего моего детства.

– Как поживает твой отец? – спросила она.

То был вопрос, продиктованный скорее правилами приличия, а не истинным желанием получить информацию. Наверное, она думала, что мне понравится такой подход.

– О, с ним все в порядке, – ответил я, тоже выполняя свой долг. По крайней мере, я думал, что в порядке. Я не говорил с ним недели две, если не больше. Нам с отцом особенно не было о чем говорить.

– Вот и хорошо, – заметила она, но я знал: говорит она это лишь для проформы. И был почти уверен, что мама сказала бы «хорошо», даже если б я сообщил ей, что отец находится на смертном ложе. Но она хоть спросила, поинтересовалась, чего он никогда не делал.

– Купила тебе филе на обед, сделаю стейк, – сказала она, вернув разговор в привычное русло. – И еще приготовила профитроли для пудинга.

– Замечательно, – сказал я. И был вполне искренен. Всякий раз, собираясь навестить маму, я обычно не ел весь день, зная, что вечером меня накормят вкусной и высококалорийной едой, а к этому времени я уже изрядно проголодался.