Азазель

Последнее слово было произнесено с явным удовольствием, а ясные серые глаза смотрели на Фандорина с нескрываемым интересом. Следует признаться, что головокружительные события последних недель несколько приглушили воспоминания о той, кого Эраст Петрович именовал про себя исключительно «Лизанькой», а иногда, в особенно мечтательные минуты, даже «нежным ангелом». Однако при виде этого милого создания огонёк, некогда опаливший сердце бедного коллежского регистратора, моментально полыхнул жаром, обжёг лёгкие огненными искорками.

— Я, собственно, не из полиции, — покраснев, пробормотал Фандорин. — Фандорин, чиновник особых поручений при…

— Всё знаю, je vous le dis tout cru,[36] — с таинственным видом сказал усатый, блеснув бриллиантом в галстуке. — Государственное дело, можете не вдаваться. Entre nous sois dit,[37] сам неоднократно по роду деятельности имел касательство, так что всё отлично понимаю. — Он приподнял цилиндр. — Однако позвольте представиться. Действительный тайный советник Александр Аполлодорович Эверт-Колокольцев, председатель Московской губернской судебной палаты. Моя дочь Лиза.

— Только зовите меня «Лиззи», «Лиза» мне не нравится, на «подлизу» похоже, — попросила барышня и наивно призналась. — А я про вас часто вспоминала. Вы Эмме понравились. И как вас зовут, помню — Эраст Петрович. Красивое имя — Эраст.

Фандорину показалось, что он уснул и видит чудесный сон. Тут главное — не шевелиться, а то не дай Бог проснёшься.

Глава пятнадцатая, в которой убедительнейшим образом доказывается важность правильного дыхания

В обществе Лизаньки («Лиззи» у Эраста Петровича как-то не прижилось) одинаково хорошо и говорилось, и молчалось.

Вагон мерно покачивался на стыках, поезд, время от времени порыкивая гудком, мчался на головокружительной скорости через сонные, окутанные предрассветным туманом валдайские леса, а Лизанька и Эраст Петрович сидели в первом купе на мягких стульях и молчали. Смотрели в основном в окно, но по временам взглядывали и друг на друга, причём если взгляды ненароком пересекались, то это было совсем не стыдно, а наоборот, весело и приятно. Фандорин уже нарочно старался оборачиваться от окна как можно проворней, и всякий раз, когда ему удавалось поймать встречный взгляд, Лизанька тихонько прыскала.

Говорить не следовало ещё и потому, что можно было разбудить господина барона, покойно дремавшего на диване. Ещё не так давно Александр Аполлодорович увлечённо обсуждал с Эрастом Петровичем балканский вопрос, а потом, почти на полуслове, вдруг всхрапнул и уронил голову на грудь. Теперь голова уютно покачивалась в такт стуку вагонных колёс: та-дам, та-дам (туда-сюда, туда-сюда); та-дам, та-дам (туда-сюда, туда-сюда).

Лизанька тихо засмеялась каким-то своим мыслям, а когда Фандорин вопросительно посмотрел на неё, пояснила:

— Вы такой умный, всё знаете. Вон папеньке и про Мидхат-пашу объяснили и про Абдул-Гамида. А я такая глупая, вы даже не представляете.

— Вы не можете быть глупая, — с глубоким убеждением прошептал Фандорин.

— Я бы вам рассказала, да стыдно… А впрочем, расскажу. Мне почему-то кажется, что вы не будете надо мной смеяться. То есть вместе со мной будете, а без меня не будете. Правда?

— Правда! — воскликнул Эраст Петрович, но барон шевельнул во сне бровями, и молодой человек снова перешёл на шёпот. — Я над вами никогда смеяться не буду.

— Смотрите же, обещали. Я после того вашего прихода представляла себе всякое… И так у меня красиво получалось. Только жалостливо очень и непременно с трагическим концом. Это из-за «Бедной Лизы». Лиза и Эраст, помните? Мне всегда ужасно это имя нравилось — Эраст. Представляю себе: лежу я в гробу прекрасная и бледная, вся в окружении белых роз, то утонула, то от чахотки умерла, а вы рыдаете, и папенька с маменькой рыдают, и Эмма сморкается. Смешно, правда?

— Смешно, — подтвердил Фандорин.

— Просто чудо, что мы так на станции встретились. Мы к ma tante[38] погостить ездили и должны были ещё вчера вернуться, но папенька в министерстве по делам задержался и переменили билеты. Ну разве не чудо?

— Какое же это чудо? — удивился Эраст Петрович. — Это перст судьбы.

Странное в окне было небо: всё чёрное, а вдоль горизонта алая кайма. На столе уныло белели забытые депеши.

* * *

Извозчик вёз Фандорина через всю утреннюю Москву от Николаевского вокзала в Хамовники. День был чист и радостен, а в ушах Эраста Петровича всё не умолкал прощальный возглас Лизаньки:

— Так вы непременно приезжайте сегодня! Обещаете?