Азазель

Страшно, подумал Эраст Петрович. Ахтырцев говорил, он с двадцати шагов в пятак попадает, не то что в лоб. Или, того паче, в живот. Фандорин передернулся. Он никогда не держал в руках дуэльного пистолета. Один раз Ксаверий Феофилактович водил в полицейский тир из «кольта» пострелять, да ведь это совсем другое. Убьет, ни за понюх табаку убьет. И ведь чисто сработает, не подкопаешься. Свидетелей полно. Ссора за картами, обычное дело. Граф посидит месяц на гауптвахте и выйдет, у него влиятельные родственники, а у Эраста Петровича никого. Положат коллежского регистратора в дощатый гроб, зароют в землю, и никто на похороны не придет. Может, только Грушин да Аграфена Кондратьевна. А Лизанька прочтет в газете и подумает мимоходом: жаль, такой деликатный был полицейский, и молодой совсем. Да нет, не прочтет — ей, наверно, Эмма газет не дает. А шеф, конечно, скажет: я в него, дурака, поверил, а он попался, как глупый щенок. Стреляться вздумал, дворянские мерихлюндии разводить. И еще сплюнет.

— Что молчите? — с жестокой улыбкой спросил Зуров. — Или расхотелось стреляться?

А у Эраста Петровича как раз возникла спасительная идея. Стреляться-то придется не сейчас, самое раннее — завтра с утра. Конечно, бежать и жаловаться шефу — мерзость и недостойно. Но Иван Францевич говорил, что по Зурову и другие агенты работают. Очень даже возможно, что и здесь, в зале, есть кто-нибудь из людей шефа. Вызов можно принять, честь соблюсти, а если, к примеру, завтра на рассвете сюда нагрянет полиция и арестует графа Зурова за содержание притона, так Фандорин в этом не виноват. Он и знать ничего не будет — Иван Францевич без него догадается, как поступить.

Спасение было, можно сказать, в кармане, но голос Эраста Петровича вдруг обрел самостоятельную, не зависящую от воли хозяина жизнь, понес что-то несусветное и, удивительное дело, больше не дрожал:

— Не расхотелось. Только отчего же завтра? Давайте прямо сейчас. Вы, граф, говорят, с утра до вечера по пятакам упражняетесь, и как раз на двадцати шагах? (Зуров побагровел.) Давайте мы лучше с вами по-другому поступим, коли не струсите. — Вот когда рассказ Ахтырцева кстати пришелся! И придумывать ничего было не надо. Все уж придумано. — Бросим жребий, и кому выпадет — пойдет на двор да застрелится. Безо всяких барьеров. И неприятностей потом самый минимум. Проигрался человек, да и пулю в лоб — обычное дело. А господа слово чести дадут, что все в тайне останется. Верно, господа?

Господа зашумели, причем мнение их разделилось: одни выражали немедленную готовность дать слово чести, другие же предлагали предать ссору забвению и выпить мировую. Один пышноусый майор даже воскликнул: «А мальчишка-то молодцом!» — это еще больше придало Эрасту Петровичу задора.

— Так что, граф? — воскликнул он с отчаянной дерзостью, окончательно срываясь с узды. — Неужто в пятак легче попасть, чем в собственный лоб? Или промазать боитесь?

Зуров молчал, с любопытством глядя на храбреца и вид у него был такой, будто он что-то высчитывал.

— Что ж, — молвил он наконец с необычайным хладнокровием. — Условия приняты. Жан!

К графу в миг подлетел расторопный лакей. Ипполит Александрович сказал:

— Револьвер, свежую колоду и бутылку шампанского. — И еще шепнул что-то на ухо.

Через две минуты Жан вернулся с подносом. Ему пришлось протискиваться, ибо теперь вокруг стола собрались решительно все посетители салона.

Зуров ловким, молниеносным движением откинул барабан двенадцатизарядного «лефоше», показал, что все пули на месте.

— Вот колода. — Его пальцы со смачным хрустом вскрыли плотную обертку. — Теперь моя очередь метать. — Он засмеялся, кажется, пребывая в отличном расположении духа. — Правила простые: кто первым вытянет карту черной масти, тот и пустит себе пулю в череп. Согласны?

Фандорин молча кивнул, уже начиная понимать, что обманут, чудовищно обведен вокруг пальца и, можно сказать, убит — еще вернее, чем на двадцати шагах. Переиграл его ловкий Ипполит, вчистую переиграл! Чтоб этакий умелец нужную карту не вытянул, да еще на собственной колоде! У него, поди, целый склад крапленых карт.

Тем временем Зуров, картинно перекрестившись, метнул верхнюю карту. Выпала бубновая дама.

— Сие Венера, — нагло улыбнулся граф. — Вечно она меня спасает. Ваш черед, Фандорин.

Протестовать и торговаться было унизительно, требовать другую колоду — поздно. И медлить стыдно.

Эраст Петрович протянул руку и открыл пикового валета.

Глава девятая, в которой у Фандорина открываются хорошие виды на карьеру

— Сие Момус, то есть дурачок, — пояснил Ипполит и сладко потянулся. — Однако поздновато. Выпьете для храбрости шампанского или сразу на двор?

Эраст Петрович сидел весь красный. Его душила злоба — не на графа, а на себя, полнейшего идиота. Такому и жить незачем.

— Я прямо тут, — в сердцах буркнул он, решив, что хоть напакостит хозяину напоследок. — Ваш ловкач пусть потом пол помоет. А от шампанского увольте — у меня от него голова болит.