Азазель

— Что ж, господин новичок, условие принято, но только уговор: банк сорву — не убегать. Дайте уж и мне потом метнуть. Ну-с, какой куш?

Фандорин замялся, решительность покинула его столь же внезапно, как и посетила.

— Сто рублей? — робко спросил он.

— Шутите? Здесь вам не трактир.

— Хорошо, триста. — И Эраст Петрович положил на стол все свои деньги, включая и выигранную ранее сотню.

— Le jeu n'en vaut pas la chandelle,[19] — пожал плечами граф. — Ну да для начала сойдет.

Он вынул из своей колоды карту, небрежно бросил на нее три сотенных бумажки.

— Иду на весь.

«Лоб» направо, вспомнил Эраст Петрович и аккуратно положил направо даму с красными сердечками, а налево — пиковую семерку.

Ипполит Александрович двумя пальцами перевернул свою карту и слегка поморщился. То была бубновая дама.

— Ай да новичок, — присвистнул кто-то. — Ловко даму причесал.

Фандорин неловко перемешал колоду.

— На весь, — насмешливо сказал граф, кидая на стол шесть ассигнаций. — Эх, не лезь на рожон — не будешь поражен.

Как карта налево-то называлась? — не мог вспомнить Эраст Петрович. Вот эта «лоб», а вторая… черт. Неудобно. А ну как спросит? Подглядывать в шпаргалку было несолидно.

— Браво! — зашумели зрители. — Граф, c'est un jeu interessant,[20] не находите?

Эраст Петрович увидел, что снова выиграл.

— Извольте-ка не французить! Что, право, за дурацкая привычка втыкать в русскую речь по пол французской фразки, — с раздражением оглянулся Зуров на говорившего, хотя сам то и дело вставлял французские обороты. — Сдавайте, Фандорин, сдавайте. Карта не лошадь, к утру повезет. На весь.

Направо — валет, это «лоб», налево — восьмерка, это…

У Ипполита Александровича вскрылась десятка. Фандорин убил ее с четвертого захода.

Стол уже обступили со всех сторон, и успех Эраста Петровича был оценен по заслугам.

— Фандорин, Фандорин, — рассеянно бормотал Ипполит Александрович, барабаня пальцами по колоде. Наконец вынул карту, отсчитал две тысячи четыреста.

Шестерка пик легла под «лоб» с первого же абцуга.

— Да что за фамилия такая! — воскликнул граф, свирепея. — Фандорин! Из греков, что ли? Фандораки, Фандоропуло!

— Почему из греков? — обиделся Эраст Петрович, в памяти которого еще были живы издевательства шалопаев-одноклассников над его древней фамилией (гимназическая кличка Эраста Петровича была «Фундук»). — Наш род, граф, такой же русский, как и ваш. Фандорины еще Алексею Михайловичу служили.

— Как же-с, — оживился давешний красноносый старичок, доброжелатель Эраста Петровича. — При Екатерине Великой был один Фандорин, любопытнейшие записки оставил.

— Записки, записки, сегодня я в риске, — хмуро срифмовал Зуров, сложив целый холмик из купюр. — На весь банк! Мечите карту, черт бы вас побрал!

— Le dernier coup, messieurs![21] — пронеслось в толпе.

Все жадно смотрели на две равновеликие кучи мятых кредиток: одна лежала перед банкометом, вторая перед понтером.

В полнейшей тишине Фандорин вскрыл две свежие колоды, думая все о том же. Малинник? Лимонник?

Направо туз, налево тоже туз. У Зурова король. Направо дама, налево десятка. Направо валет, налево дама (что все-таки старше — валет или дама?). Направо семерка, налево шестерка.

— В затылок мне не сопеть! — яростно крикнул граф, от него отшатнулись.

Направо восьмерка, налево девятка. Направо король, налево десятка. Король!

Вокруг выли и хохотали. Ипполит Александрович сидел, словно остолбенев.

Сонник! — вспомнил Эраст Петрович и обрадованно улыбнулся. Карта влево — это сонник. Странное какое название.

Вдруг Зуров перегнулся через стол и стальными пальцами сдвинул губы Фандорина в трубочку.

— Ухмыляться не сметь! Сорвали куш, так имейте воспитание вести себя цивильно! — бешеным голосом прошипел граф, придвинувшись вплотную. Его налитые кровью глаза были страшны. В следующий миг он толкнул Фандорина в подбородок, откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

— Граф, это уж чересчур! — воскликнул один из офицеров.

— Я, кажется, не убегаю, — процедил Зуров, не сводя глаз с Фандорина. — Если кто чувствует себя уязвленным, готов соответствовать.

Воцарилось поистине могильное молчание.

В ушах у Эраста Петровича ужасно шумело, и боялся он сейчас только одного — не струсить бы. Впрочем, еще боялся, что предательски дрогнет голос.

— Вы бесчестный негодяй. Вы просто платить не желаете, — сказал Фандорин, и голос все-таки дрогнул, но это было уже все равно. — Я вас вызываю.

— На публике геройствуете? — скривил губы Зуров. — Посмотрим, как под дулом попляшете. На двадцати шагах, с барьерами. Стрелять кто когда захочет, но потом непременно пожалуйте на барьер. Не страшно?