Азазель

— Толковый агент, но ужасно цветисто пишет. Воображает себя литературным талантом, в газетки пописывает под псевдонимом «Maximus Зоркий», мечтает о карьере цензора. Вот послушайте-ка, вам интересно будет. Где это… А, вот.

«Описание объекта. Имя — Эразм фон Дорн или фон Дорен (определено на слух). Возраст — не более, чем лет двадцати. Словесный портрет: рост двух аршин восьми вершков; телосложение худощавое; волосы черные прямые; бороды и усов нет и непохоже, чтобы брился; глаза голубые, узко посаженные, к углам немного раскосые; кожа белая, чистая; нос тонкий, правильный; уши прижатые, небольшие, с короткими мочками. Особая примета — на щеках не сходит румянец. Личные впечатления: типичный представитель порочной и разнузданной золотой молодежи с незаурядными задатками бретера. После вышеизложенных событий удалился с Игроком в кабинет последнего. Беседовали двадцать две минуты. Говорили тихо, с паузами. Из-за двери было почти ничего не слышно, но отчетливо разобрал слово „опиум“ и еще что-то про огонь. Счел необходимым перенести слежку на фон Дорена, однако тот, очевидно, меня раскрыл — весьма ловко оторвался и ушел на извозчике. Предлагаю…» Ну, дальше неинтересно. — Шеф с любопытством посмотрел на Эраста Петровича. — Так что вы там про опиум обсуждали? Не томите, я сгораю от нетерпения.

Фандорин коротко изложил суть беседы с Ипполитом и показал письмо. Бриллинг выслушал самым внимательным образом, задал несколько уточняющих вопросов и замолчал, уставившись в окно. Пауза продолжалась долго, с минуту. Эраст Петрович сидел тихо, боялся помешать мыслительному процессу, хотя имел и собственные соображения.

— Я вами очень доволен, Фандорин, — молвил шеф, вернувшись к жизни. — Вы продемонстрировали блестящую результативность. Во-первых, совершенно ясно, что Зуров к убийству непричастен и о роде вашей деятельности не догадывается. Иначе разве отдал бы он вам адрес Амалии? Это освобождает нас от версии три. Во-вторых, вы сильно продвинулись по версии Бежецкой. Теперь мы знаем, где искать эту даму. Браво. Я намерен подключить всех освободившихся агентов, в том числе и вас, к версии четыре, которая представляется мне основной. — Он ткнул пальцем в сторону доски, где в четвертом кружке белели меловые буквы НО.

— То есть как? — заволновался Фандорин. — Но позвольте, шеф…

— Минувшей ночью мне удалось выйти на очень привлекательный след, который ведет на некую подмосковную дачу, — с видимым удовлетворением сообщил Иван Францевич (вот и заляпанные сапоги объяснились). — Там собираются революционеры, причем крайне опасные. Кажется, тянется ниточка и к Ахтырцеву. Будем работать. Тут мне все люди понадобятся. А версия Бежецкой, по-моему, бесперспективна. Во всяком случае, это не к спеху. Пошлем запрос англичанам по дипломатическим каналам, попросим задержать эту мисс Ольсен до выяснения, да и дело с концом.

— Вот этого-то как раз делать ни в коем случае нельзя! — вскричал Фандорин, да так запальчиво, что Иван Францевич даже опешил.

— Отчего же?

— Неужто вы не видите, здесь все один к одному сходится! — Эраст Петрович заговорил очень быстро, боясь, что перебьют. — Я про нигилистов не знаю, очень может быть, и важность понимаю, но тут тоже важность, и тоже государственная! Вы смотрите, Иван Францевич, какая картина получается. Бежецкая скрылась в Лондон — это раз (он и сам не заметил, как перенял у шефа манеру выражаться). Дворецкий у нее англичанин, и очень подозрительный, такой прирежет — не поморщится. Это два. Белоглазый, что Ахтырцева убил, с акцентом говорил и тоже на англичанина похож — это три. Теперь четыре: леди Эстер, конечно, преблагородное существо, но тоже англичанка, а наследство Кокорина все-таки, что ни говорите, ей досталось! Ведь очевидно, что Бежецкая нарочно подводила своих воздыхателей, чтобы они духовную на англичанку составили!

— Стоп, стоп, — поморщился Бриллинг. — Вы к чему, собственно, клоните? К шпионажу?