Азазель

Известить письмоводителя Пыжова. Тайно, чтобы посольский предатель не разнюхал. Но как? Ведь предателем может оказаться кто угодно, да и опасно Фандорину возле посольства появляться, хоть бы и рыжим французом в художничьей блузе… Придется рискнуть. Послать городской почтой на имя губернского секретаря Пыжова и приписать «в собственные руки». Ничего лишнего — только свой адрес и поклон от Ивана Францевича. Умный человек, сам все поймет. А городская почта здесь, говорят, письмо адресату чуть ли не за два часа доставляет…

Так и поступил Фандорин и вот теперь, вечером, ждал — не раздастся ли осторожный стук в дверь.

Стука не было. Все произошло совсем иначе.

Поздно вечером, уже заполночь, сидел Эраст Петрович в ободранном кресле, где был спрятан синий портфель, и клевал носом в полудреме. На столе почти догорела свеча, в углах комнаты сгустился недобрый сумрак, за окном тревожно погромыхивала приближающаяся гроза. В воздухе было тоскливо и душно, будто кто-то грузный, невидимый сел на грудь и не дает вдохнуть. Фандорин покачивался где-то на неопределенной грани между явью и сном. Важные, деловые мысли вдруг вязли в какой-нибудь ненужной чуши, и тогда молодой человек, спохватившись, тряс головой, чтоб не уволокло в сонный омут.

Во время одного из таких просветлений произошло странное. Сначала раздался непонятный тонкий писк. Потом, не веря собственным глазам, Эраст Петрович увидел, как ключ, торчавший в замочной скважине, стал сам по себе поворачиваться. Дверь, противненько скрипнув, поползла створкой внутрь, и на пороге возникло диковинное видение: маленький щуплый господин неопределенного возраста с бритым, круглым личиком и узкими, в лучиках мелких морщин глазами.

Фандорин, дернувшись, схватил со стола дерринджер, а видение, сладко улыбнувшись и удовлетворенно кивнув, проворковало чрезвычайно приятным, медовым тенорком:

— Ну вот и я, милый отрок. Порфирий Мартынов сын Пыжов, господний раб и губернский секретарь. Прилетел по первому же мановению. Как ветр на зов Эола.

— Как вы открыли дверь? — испуганно прошептал Эраст Петрович. — Я ведь помню, что повернул ключ на два оборота.

— А вот-с, магнитная отмычка, — охотно объяснил долгожданный гость и показал какой-то продолговатый брусок, впрочем тут же исчезнувший в его кармане. — Удобнейшая вещица. Позаимствовал у одного татя из местных. По роду занятий приходится вступать в сношения с ужасными субъектами, обитателями самого дна общества. Совершеннейшие мизерабли, уверяю вас. Господину Юго такие и не снились. Но ведь тоже души человеческие, и к ним можно подходец сыскать. Я их, извергов, даже люблю и отчасти коллекционирую. Сказано у поэта: всяк развлекается как может, но всех стреножит смерть одна. Или, как говорит немчура, йедес тирхен хат зайн плезирхен — у каждой зверушки свои игрушки.

По всей видимости, странный человечек обладал способностью без малейших затруднений молоть языком на любую тему, но его цепкие глазки времени даром не теряли — основательно обшарили и самого Эраста Петровича, и убранство убогой каморки.

— Я — Эраст Петрович Фандорин. От господина Бриллинга. По крайне важному делу, — сказал молодой человек, хотя первое и второе было указано в письме, а о третьем Пыжов без сомнения догадался и сам. — Только вот он мне никакого пароля не дал. Забыл, наверно.

Эраст Петрович с тревогой посмотрел на Пыжова, от которого теперь зависело его спасение, но тот только всплеснул короткопалыми ручками:

— И не нужно никакого пароля. Вздор и детские забавы. Что ж, русский русского не распознает? Да мне довольно в глазки ваши ясные посмотреть (Порфирий Мартынович придвинулся вплотную), и я вижу все, как на ладони. Юноша чистый, смелый, благородных устремлений и патриот отечества. А как же, у нас в заведении других не держат.

Фандорин насупился — ему показалось, что губернский секретарь дурачится, держит его за несмышленыша. Поэтому свою историю Эраст Петрович изложил коротко и сухо, без эмоций. Тут выяснилось, что Порфирий Мартынович умеет не только балаболить, но и внимательнейше слушать — по этой части у него был просто талант. Пыжов присел на кровать, ручки сложил на животе, глаза, и без того в щелочку, совсем зажмурил, и его будто не стало. То есть он в буквальном смысле обратился в слух. Ни разу не перебил Пыжов говорившего, ни разу не шелохнулся. Однако временами, в ключевые моменты рассказа, высверкивало из-под закрытых век острой искоркой.

Своей гипотезой по поводу писем Эраст Петрович делиться не стал — приберег для Бриллинга, а напоследок сказал:

— И вот, Порфирий Мартынович, перед вами беглец и невольный убийца. Мне нужно срочно переправиться на континент. В Москву мне нужно, к Ивану Францевичу.

Пыжов пожевал губами, подождал, не будет ли сказано еще чего-нибудь, потом тихонько спросил: