И именно они — храбрящиеся, неуверенные, то и дело подозревающие, что их сосед что-то знает, а они только делают вид, что знают, — именно эти нерешительные и увечные существа несут дары характера и талантов, поддерживают цепь поколений.
Если бы это был всего лишь вид животных, которые живут, умирают и исчезают без следа, то можно было бы повторять за Екклесиастом: «Суета сует, всё суета». Но, как кто-то сказал, «в разумности человека есть нечто сверхъестественное», или, говоря то же самое другими словами, для него естественна божественность. Разве архетип человека, каббалистический Адам Кадмон, не пребывает в лоне Предвечного? И Евангелие от святого Иоанна о воплощении Логоса, который «был в начале у Бога, и всё через Него начало быть», дает самый полный ответ на вопрос, к чему этот вид призван.
Мерзкое племя обезьян, корчащее дурацкие гримасы, копулирующее, визжащее, истребляющее друг друга. Как можно восхвалять его после столь огромного числа смертей, причиненных людям людьми? Его дела не согласуются ни с образом невинных детей в классе, ни со способностью к высшим свершениям духа. Но наверное, противоречивость — неотъемлемая часть самого человеческого естества, и этого довольно, чтобы в мире появлялось чудесное.
Ш
Училась в варшавской средней школе вместе с Янкой Длуской, моей будущей женой. Затем они вместе изучали право. Некоторое время у нее был муж, молодой прозаик из круга «Квадриги» Гладых, чья роль в браке с женой-диктаторшей давала пищу для анекдотов. Ходили слухи, что писать ему разрешалось, только когда он закрывался в туалете. Шемплинская снискала известность как пролетарская поэтесса, хотя никакого пролетарского происхождения у нее не было — она родилась в семье чиновника. При этом была фанатичкой. В 1939 году в оккупированном Советским Союзом Львове она прославилась стихотворением о межвоенной Польше, в котором написала, в частности: «Немецкое иго заменили вы игом польским». Тогда у нее был уже другой муж, Соболевский, спортсмен и спортивный деятель, по убеждениям сторонник Жеромского и стеклянных домов. Их дальнейшая ужасная судьба сгодилась бы для сценария трагического фильма. Мы узнали об их злоключениях от Шемплинской, когда она приезжала к нам в Монжерон в 1959 и 1960 годах.
Войну они пережили в Советском Союзе — иными словами, всё поняли. С тех пор их единственной целью было вырваться на Запад. После войны им удалось вернуться в Варшаву, а затем выехать в Люксембург, где Соболевский должен был занять должность консула. Их ужас перед коммунизмом был так велик, что они исключали возвращение в Польшу под его властью. Оставался вопрос, что дальше. Во Франции коммунисты были всемогущи, а перед поляками Андерса Шемплинская была полностью скомпрометирована своими львовскими стихами. Бегство дипломата из страны, принадлежавшей к советскому блоку, грозило вполне реальной опасностью ввиду присутствия во Франции спецслужб. И все-таки Соболевские бежали. После множества рискованных переездов они добрались до Рима и обратились за помощью в тайное управление при Ватикане, оказывавшее содействие беженцам с Востока (а также нацистам и бывшим коллаборационистам, исходя из принципа «не спрашивать о прошлом»). Там им выдали паспорта на другую фамилию. С этими паспортами они получили марокканские визы и поселились в Касабланке.
У этой истории не было бы продолжения, если бы не опрометчивость Соболевского. Вместо того чтобы сидеть тихо, он решил действовать, будучи убежден в своей миссии возвещать правду о коммунизме. Он читал лекции для местной польской колонии и предостерегал от пропаганды Варшавы. А делал он это в Касабланке, одной из столиц международного шпионажа, где у Варшавы тоже была своя сеть. В результате он обратил на себя внимание — это выяснилось, когда, чувствуя, что почва уходит у него из-под ног, он снова отправился в Рим за паспортами и визами. Рассказывая нам об этом, Шемплинская не сомневалась, что катер, на котором Соболевский, договорившись о цене, собирался плыть в Рим, был подставным. Она осталась одна с ребенком — он поехал и пропал без вести. Потом его тело нашли на средиземноморском пляже в Испании.
Нам было жаль Шемплинскую — сломленную ударами судьбы, ставшую теперь истово (на грани мании) религиозной, оставшуюся в Париже без средств к существованию. Было не вполне понятно, как ей помочь. Ее сын подрастал, ходил в школу. В 1962 году она вернулась в Варшаву.