Азбука

Может быть, и нет уже никакой другой действительности, кроме этой, вымышленной? Вымышленной и некоторым образом упорядоченной — но не так, как это делает свободный ум, которому не надо сводить мир к действию, способному удержать внимание зрителя. Из этой погруженности в виртуальную действительность вытекает неуверенность в существовании чего бы то ни было настоящего. В Лос-Анджелесе я чувствовал пульс хищной столицы, где каждый борется за большой куш, а все вместе участвуют в какой-то гигантской фата-моргане — независимо от их сознания и воли.

Лури, Ричард и Джоди

Ричард был одним из тридцати студентов, ходивших на мои лекции — первые, какие я читал в Беркли осенью 1960 года. Взъерошенный и небрежно одетый, своим видом он предвещал смену нравов, по праву заслужив титул одного из первых хиппи. Он написал на экзамене какую-то глупость, и, вместо того чтобы просто поставить ему плохую оценку, я пригласил его побеседовать, чтобы объяснить, в чем он не прав. Так началась наша дружба, а в ту встречу он рассказал мне свою историю. В школьные годы в Бостоне он работал шофером тамошнего знаменитого гангстера и неплохо зарабатывал. Правда, его мог изрешетить конкурирующий ганг, но зато это давало ему позицию маленького короля жизни.

В Беркли Ричард рано познакомился с так называемой «Pot Culture», то есть с «травкой» и ЛСД. Он хорошо вписался в пестрый кампус, о котором один изумленный и перепуганный болгарский профессор сказал: «Это постоянный карнавал». Скульпторша Джоди, на которой он женился, тоже придерживалась обычаев берклийского народа. Бабка и дед Ричарда эмигрировали в Америку из литовского еврейского местечка, а Джоди продолжала поддерживать связи со своей католической семьей в Италии.

Развитие Ричарда протекало не так, как можно было предполагать. Он был трудолюбивым и методичным, поэтому хорошо сдавал экзамены, защитил магистерскую, а затем и докторскую диссертацию по русской литературе. Выучил он и польский язык. Его пример показывает, что разлагающее влияние среды на человека с внутренним ориентиром весьма ограниченно. Вдобавок, вместо того чтобы зарабатывать на жизнь преподаванием, Ричард решил взяться за перо и посвятил себя прозе, но прежде всего переводу. Долгие годы я с восхищением наблюдал, как он это делает. Он стал ведущим американским переводчиком с польского (в частности, моих книг и «Моего века» Александра Вата), порой переводил и с русского. Поскольку платят за переводы мало, чтобы прожить на гонорары от них, нужны поистине железная дисциплина и точность. Джоди могла сравниться с ним силой воли, а ее керамические скульптуры высоко ценились. В нескольких книгах на стыке репортажа и литературного вымысла Ричард воспользовался своими знаниями о России, куда ему довелось пару раз съездить.

Теперь оба уже почти в пенсионном возрасте, и нас объединяют десятки лет ничем не омраченной дружбы, а также комичные эпизоды — как, например, случай, когда я получил почетную докторскую степень Брандейского университета и пригласил Ричарда с Джоди на прием. Войти туда можно было только в вечернем костюме, а у Ричарда, сохранившего богемные привычки, с этим всегда было неважно, поэтому он явился в смокинге и желтых ботинках.

В его лице я воспитал хорошего переводчика. Другими моими воспитанниками были Луис Ирибарне, который перевел «Ненасытимость» Виткация, и Кэтрин Лич, переводчица «Мемуаров» Пасека[326]. Кроме того, я мог бы частично признать своей ученицей Богдану Карпентер. У гарвардского профессора Вайнтрауба училась Мэдлин Левайн. Переводчиков с польского разделяли на вайнтраубистов и милошистов.

Любовь, первая

Там, где я родился, река Невяжа течет между двумя возвышенностями. Раньше на склонах образуемой ими ложбины через каждые несколько километров зеленели парки усадеб. Недалеко от Шетейнь, на другом берегу, возле Калноберже[327] стояла усадьба Суришки — название, похожее на Сырутишки[328], некогда будто бы имение Сырутей, но те уже ближе к Кейданам. Казалось бы, учитывая крошечные размеры этого края — не более четверти повета, — каждый тамошний житель должен знать ближайшие окрестности, ибо для машин там не существует путешествий более продолжительных, чем десятиминутные. Однако это иллюзия, вытекающая из наших привычек. Разъезженные дороги, отсутствие лошадей, которые как раз нужны для полевых работ, отсутствие телефона, чтобы договориться, не способствовали оживленным соседским контактам.