Азбука для непослушных

И пришел, да и не пришел, потому что, как позднее открылось, он все время был с нами, а мы его не видели, не признали его, ведь глаза человеческие видят ненужное, а нужное — нет; видят, что извне, а вовне не зрят. Как лицо умершего становится невидимым после того, как покойника положат в могилу, ибо могилы не видны изнутри, так и человеческие души не видны, а только тела, потому и могилам, и телам мы имена даем, дабы запомнились их утробы; и равно так и Господь невидим, потому что он находится не вовне, а внутри человека, в наших душах. А наши души чаще всего — могилы Божьи, ибо темны, как гробницы, и вложенное Господом в них не видно. Ох, какое окаянство! Разве возможно тогда, при этой нашей незрячести, слепоте нашей, судить человека, который не познал Бога в другом? Разве можно сказать, как говорится в поучительных словах, по которым отцы меня научили чтению: о, человек, ты грешен, ибо ты завидовал ему, ненавидел его и доносил господину своему на человека, не видя, что это был он, Сын Отца нашего? Можно ли винить человека в том, в чем виноваты его глаза? И не оттого ли у мертвых в могиле сначала лопаются глаза, ибо смерть совершенна и строга и разрушает то, что хрупче всего и несовершенней, то, что не нужно для того, чтобы видеть нужное?

Глаза увидят ковчег, а что внутри — не узнают, потому что все, обладающее внешней сущностью, обладает и внутренней, и всякая плоть скрывает свою утробу; глаза видят то, что видимо и что уже видено, а не видят того, что невидимо и еще не видено; как говорит отец Варлаам, старейший и мудрейший из нас: человеческие органы чувств только на легкое гожи, а на трудное нет. А ведь и я — человек (пусть и самый большой неуч во всем монастыре) и вижу то, что видимо, и потому я узрел внешнее: я увидел, что он пришел, ибо это было видно; но не увидел, откуда пришел, не увидел утробы, из которой он появился, чтобы стать видимым и чтобы я мог его видеть.

Иногда я думаю, что он появился откуда-то, но иногда мне кажется, что, может быть, он пришел из ниоткуда. Но как можно прийти из ниоткуда, я по своей глупости понять не могу, хотя отец Варлаам говорит, что только из ниоткуда можно дойти куда-то и только из ничего может появиться что-то, потому что не было никакой необходимости сотворять второе из первого, ибо тогда оно не сотворенное, но повторенное. Ведь и Бог из ничего, а не из чего-то сотворил мир. Так было, и так будет: Бог сотворяет, человек повторяет. Только женщина из чего-то, а не из ничего, была сотворена, то есть — повторена: из ребра человеческого, и поэтому отец Варлаам говорит, что она не Божья тварь, но тварь человеческая, и что в книге Бытия ошибка, а отец Евфимий яростно тому противится и не любит отца Варлаама за то, что тот говорит так мудро.

Вот такие и многие другие вопросы меня мучают, и нет у меня ответа на них, ибо не способен я на подвиги. А отец Варлаам всегда говорил о подвиге: надо совершать то, что невозможно, а не то, что возможно; надо видеть то, что невидимо, а не то, что видимо; надо окрестить то, чему нет имени, а не переименовывать то, что уже получило имя. Все остальное случится и без нас.

Так что, когда я размышляю о событии его прихода и когда стараюсь увидеть то, чего я тогда не видел, и найти имена для того, чего я тогда не знал, я думаю, что он пришел, да не пришел, а был здесь, ибо не был нигде, и что мы его встретили только потому, что он все время был с нами. Ибо у того, что он принес с собой, было два края: видимый и невидимый.

А принес он: черный ларец и топор.

И после того, как он пришел, мы стали видеть предметы, события и перемены изнутри, заглядывать за то, что видится глазу. Мы увидели то, что увидели, и очень испугались, потому что за чем-то скрывается настоящее нечто, за людьми — прячутся настоящие люди, за словами — настоящие слова, и, наконец, за буквами — настоящие буквы; так что мы начали притворяться, что все еще видим мир снаружи, что нам доступна только кора вещей: кожа людей, кожура фруктов, поверхность вод. Мы были не готовы к подвигу: признать свое поражение, освятить его величие, смириться с тем, что мы слепы и незрячи, что не видим далее собственной души. Ибо тяжко, адски тяжко человеку притворяться, что он не видит того, что находится внутри вещей, когда он узрел находящееся под покровом мира.