Азбука для несовершеннолетних: Сборник

Письмо это, щемящее в своей искренности, в честном стремлении понять, кто виноват, или, как дети говорят, кто первый начал, очень точно отражает состояние затяжной ссоры, из какого иные семьи не выходят месяцами. Люди будто забывают напрочь о том, что их когда-то соединило, отвыкают не только от ласкового, любовного обращения – происходящее между ними вообще не имеет ни малейшего отношения к тому, что именуется человеческим общением. Даже на миру, при посторонних, когда любая обида кажется еще обиднее, а боль еще больнее, они не могут сдержаться, и остается лишь удивляться тому, что они еще вместе, что какие-то обстоятельства удерживают их рядом, не позволяя разбежаться в разные стороны.

Ну, ладно, думаешь, пусть люди обманулись когда-то, сочтя нечто случайное и необязательное тем единственным и вечным, что только и может быть подлинной основой брака, но, коли уж по каким-то причинам (а причины могут быть очень серьезными) они решили остаться вместе и соблюдать хотя бы видимость семейного уклада, зачем же превращать это совместное существование в ад?

Проверьте себя, скажем, на умении сдерживаться. В действительности им обладает каждый – иначе невозможны были бы служебные отношения даже с теми, кто равен вам по положению, не говоря уж о тех, кто стоит над вами. О, вы отлично умеете сдержать себя и ответить, как и что надо, когда говорите с начальством. А с женой, с мужем?

Откуда берется это странное представление, будто бы, едва поставлен штамп в паспорте, все сойдет с рук: и нечесаные волосы по воскресеньям, и халат, или там майка не первой свежести, и оскорбительный тон, немыслимый, недопустимый! Опять же – поймайте себя за рукав! Вы на взводе, взвинчены, вроде не слышите себя. Но раздался телефонный звонок. На том конце провода подруга, приятель, просто знакомый. И... откуда что берется!

Оказывается, можно взять себя в руки... коли нужно? Но почему же, почему ощущения, что это нужно, не возникает, когда речь идет о сбережении самого дорогого или, скажем, самого важного в жизни – того, о чем, наверное, и сложена пословица: что имеем – не храним, потерявши – плачем? Может быть, лучше все-таки научиться хранить?

И пусть поначалу этим искусством овладеет хотя бы один из двух. Потому что ни в какой способ не верю так, как в безусловную силу примера. Раз, другой, третий, десятый вы находите достойный выход из столкновения, не позволяя себе неосторожного слова, даже выражения лица – ничего, что могло бы разрастись, превратиться в ссору. Разве не урок тому, кто живет рядом?

Между прочим, только так и происходит воспитание, по крайней мере, применительно к людям взрослым, сложившимся. Разве унизительно попросить прощения у того, перед кем провинился, пусть вина и невелика? И разве это не лучший способ выйти из ссоры, если уж она случилась? Разве великодушие, готовность простить не стоят самой дорогой цены?

Скромность

– моральное качество, характеризующее личность с точки зрения ее отношения к окружающим и самой себе и проявляющееся в том, что человек не признает за собой никаких исключительных достоинств или особых прав. Это форма осознания личностью своих обязанностей перед обществом.

Утром я зашел к себе в кабинет переодеться. И тут же услышал осторожный стук в дверь, даже не стук, а так, легкое царапание.

– Войдите.

Дверь приоткрыла сухонькая старушка в черном сатиновом платочке, обрамлявшем лицо с усталыми, погасшими глазами – жена «деда Терентьева».

– Борисыч, слышь, Викеша-то отходит. Хотела священника позвать, дак он не велит, тебя кличет. Ты уж зайди, не откажи.

Накинув халат и натягивая уже на ходу шапочку, я поспешил, в палату...

Викентий Иннокентьевич Терентьев умер тихо. Благостно, как говаривали в старину, с покорной мудростью.

Редкой чистоты был человек. Никому не причинял забот, всю жизнь делал людям добро. И болел он тихо, ничего не требовал, еще и врачам сочувствовал,

...Был он краснодеревщик, что называется, милостью божьей, но не смотрел на свое рукомесло как на источник делания денег. Над шкафами и буфетами, комодами и столами трудился так, словно создавал музыкальные инструменты. Дерево у него пело замысловатой и нежной вязью колонок и накладок, многоликими оттенками полировки. Лак он клал, непременно сообразуясь с фактурой дерева. И оно в ответ раскрывало перед ним все свои сокрытые от стороннего глаза тонкости.

За сработанную вещь сам никогда не назначал цену. Внутренне волновался: как оценит заказчик? Никогда не осуждал за скупость, но и не возражал против щедрой суммы.

– Со стороны-то виднее. Я што. Мое дело сотворить, ваше – оценить.

Фабричную мебель старик добрым словом не жаловал: «Машина – она без души».