Азбука для несовершеннолетних: Сборник

Принято считать, да так оно, в общем, и бывает, что непосредственность вытесняется образованием. Оно – как увеличительное стекло между миром и человеком. Ум пользуется мыслями, обдуманными до тебя, глаза вооружаются тем, что уже заметили другие, а это совсем не то ощущение, когда они у тебя ничем не оснащены и свободно, беспечно щурятся себе, словно спросонья. Детская свежесть восприятия теряется под напором уже сделанных без тебя открытий... Но вот что интересно! Это отрицательное последствие образования (не все же последствия положительны, плюсов без минусов не бывает) преодолеть можно не чем иным, как образованием же, только более обширным и глубоким – чтобы возродилась способность удивляться, без которой нет непосредственности, надо или не знать почти ничего, или знать очень много.

Думать своим умом (следовательно, видеть своими глазами, чувствовать своими чувствами) человек может, когда он или не знаком с плодами чужого ума, или знаком так глубоко, что ответы на возникающие у него новые вопросы приходится искать самому – готовых просто нет.

Это значит стать творческой личностью. Такие люди всегда выделяются непосредственностью, они не боятся быть самими собой.

Тут нечто вроде закономерности: как только у человека появляется столько знаний в какой-либо области, чтобы на их основе приобретать новые (неизвестные), он снова начинает видеть удивительное там, где его не видят другие. Дети мало знают и потому всему удивляются. Но и человек, вкусивший творческую радость познания, чем больше знает, тем больше способен удивляться.

Итак, глубокие знания открывают путь к непосредственному, живому, не стесненному «задним умом» восприятию жизни. Но путь этот непростой, и, чтобы не сбиться с него, надо с юных лет правильно, разумно относиться ко всему нестандартному, необщепринятому. Стандарты придают существованию людей необходимую устойчивость, но без отступлений от стандартов не было бы движения, развития науки, производства и культуры, человечество было бы подобно замшелому камню.

Хорошие стихи писали и до Пушкина, он учился у Державина, Жуковского, Батюшкова. Но никто в то время не смог так решительно, как Пушкин, посягнуть на искусственный, риторический книжный язык и, нарушая все правила (стандарты!) пиитики, писать:

...Веселым треском
Трещит затопленная печь.
Приятно думать у лежанки.
Но знаешь: не велеть ли в санки
Кобылку бурую запрячь?

Такие строки были бы невозможны без непосредственного, естественного, наперекор всем стандартам, желания Пушкина писать, как говорили вокруг него: крестьянка – няня, друзья – гусары, московские купцы и уездные барыни. Без его умения радоваться, удивляться и восхищаться тем, что еще не замечено, не понято и не признано другими.

Это было нелегко. «Наиболее зрелые, глубокие, и прекраснейшие создания Пушкина были приняты публикой холодно, а критиками оскорбительно», – писал Белинский. Но прошло время, все стало на свои места, и язык Пушкина сделался языком русской литературы.

Непосредственность сильна и красива, потому что чужда всему надуманному, фальшивому. Но она и беззащитна, слаба, легко исчезает, если человек не хочет или не умеет быть самостоятельным.

В «Мертвых душах» Гоголь писал о девушке, только что вышедшей из института: «Она теперь, как дитя, все в ней просто: она скажет, что ей вздумается, засмеется, где захочет смеяться». Но, писал он дальше, «пусть-ка только за нее примутся теперь маменьки и тетушки. В один год ее наполнят всяким бабьем, что сам родной отец не узнает. Откуда возьмется и надутость, и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем, и как, и сколько нужно говорить, как на кого смотреть; всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать больше, чем нужно; запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю жизнь, и выйдет просто черт знает что!»

Надо уметь охранять себя от надутости, чопорности и той «житейской мудрости», которая старается сделать из тебя «черт знает что». Чтобы на всю жизнь сохранить детский талант непосредственности, совсем ни к чему стараться быть наивным и нераздумывающим. Это будет выглядеть искусственным. Нужно другое: не стесняться сомнений, не бояться говорить правду, высказывать мысли и идеи, даже если многие их не признают, высмеивают, называют чудачеством.

Как бы это ни казалось трудно, надо доверять своим чувствам и не робеть говорить и делать то, в чем убежден. Чацкому было невыносимо оставаться в обществе Фамусовых, и он бросил ему вызов:

Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!..
Карету мне, карету!

Непосредственность помогает без раздумий и сомнений поступать так, как велит совесть. А это очень важно, особенно в те требующие быстрых решений моменты, когда для длительных размышлений просто не остается времени.