Азеф

Это было немного, но все же это было, наконец-то, какое-то имя: Распутина. Это был не псевдоним, а подлинное имя одной старой революционерки, как я узнал от Азефа. Распутина уже несколько раз сидела в тюрьмах, была в сибирской ссылке. И мне была знакома ее деятельность в партии, но я не предполагал, что она примкнула к террористам. Азеф считал, что, подобно другим террористам, она проживает под чужим именем, по фальшивым документам, и что нет смысла выяснять официально ее местожительство. Мало надежды разыскать Распутину этим путем было и у меня, и больше для очистки совести я поручил агенту навести справку в полицейском адресном столе. К моему чрезвычайному изумлению, он через несколько часов сообщил мне, что эта самая Анна Распутина проживает под своим настоящим именем в Петербурге, на Невском проспекте»^[244].

Дальше все было просто. Распутина (однофамилица «старца», чья слава в 1908 году уже покатилась по стране) назначала свидания коллегам-террористам в Казанском соборе. Боевики усердно молились, били поклоны, при этом обменивались информацией и передавали друг другу динамит.

7 февраля девять человек были арестованы. В ночь с 17 на 18 февраля по приговору военного суда семеро, четверо мужчин (Лебединцев, чья фамилия на суде была установлена, Лев Синегоуб, Сергей Баранов, Александр Смирнов) и три женщины (Распутина, Стуре и Екатерина Казанская), были казнены.

Леонида Андреева, который, как большая часть левой интеллигенции, сочувствовал террористам и три года назад немного помог Савинкову в Москве, эта казнь вдохновила на «Рассказ о семи повешенных».

Это были последние люди, выданные Азефом. Альтернативных, неуправляемых террористических групп, непосредственно связанных с ЦК, больше не наблюдалось. На местах еще действовали десятки «боевых отрядов», «боевых дружин», иногда полууголовного характера. Однако их деятельность постепенно затихала — «столыпинские галстуки», как жестко сказал в 3-й Госдуме эсер Родичев (вызванный за то премьером на дуэль), делали свое дело, но все же еще совершались покушения на губернаторов, убийства частных лиц (например, активных черносотенцев) и особенно «тюремщиков».

Игра Азефа, странная и непредсказуемая игра, тоже продолжалась.

ПУТЯМИ ГРАФА ПАЛЕНА

Отмотаем ленту времени на полгода назад.

Летом 1907 года между Герасимовым и Азефом состоялся — по свидетельству начальника петербургской охранки — следующий разговор.

«Партия социалистов-революционеров предложила Азефу взять на себя верховное руководство Боевой Организацией; тогда он рассказывал мне об этом как о самом изумительном факте в своей богатой приключениями жизни, и я сам, Скрепя сердце, предложил Азефу принять это предложение партии. Он колебался. Эта двойная игра могла ему слишком дорого обойтись. Но, в конце концов, он выразил готовность пойти на это в согласии с моим желанием. Разумеется, я получил перед тем санкцию Столыпина на этот рискованный шаг»^[245].

Вот тут мы, что называется, ловим Александра Васильевича за руку. А кто, говоря о событиях 1906 года, называл Азефа главой Боевой организации, говорил об установленной им в БО железной дисциплине и т. д.? И кто перед кем ломает комедию — Азеф перед Герасимовым в 1907 году или Герасимов перед читателем своих мемуаров четверть века спустя?

До этого Азеф полгода занимался в основном мелочами — доставкой литературы в провинцию, издательским делом, финансированием партии (его идея — наладить выпуск фальшивых банкнот, не очень хороша для парламентской партии, но все-таки лучше, чем эксы…). Это не считая авиамастерской под Мюнхеном.

И вот летом 1907 года Центральная БО восстановлена. Причем восстановлена под конкретную задачу. Цареубийство. Это слово произнесено. В начале 1905 года Татьяна Леонтьева пыталась убить царя спонтанно, на импровизации. Весной 1907-го Никитенко и Наумов затеяли свой заговор против священной особы как бы сами по себе, без санкции ЦК.

Теперь санкция последовала.

На решающем заседании в Выборге присутствовали, по словам Николаевского, «Натансон, Гершуни, Чернов, Азеф, — возможно, также и Ракитников с Авксентьевым». Заседание вел Натансон. Основная дискуссия шла между ним и Гершуни. Натансон высказывал опасения: вера крестьян в царя-батюшку, настроения в армии. Гершуни защищал идею цареубийства — говорил о том, что время пришло. Чернов поддерживал его.

Можно сказать, что это была истерика отчаяния. Почти всё, чего практически добились русские революционеры — да, и Азеф не последний из них! — к 1905 году, было растрачено в бессмысленном низовом терроре и бессмысленных попытках устроить народный мятеж. В России начиналась «столыпинская реакция» — время во всех отношениях гораздо более свободное, чем эпоха Александра III и начало правления Николая II, исключительно успешное в экономическом и культурном отношении, но для людей, сделавших своей религией революцию, крайне унизительное. Ибо это был «гражданский мир» — на их костях. Это были прогрессивные реформы, экономический рост, расцвет наук и искусств — после виселиц.