Азеф

Около 3 часов дня, 21 ноября ко мне при той же обстановке, без доклада о себе, явился в кабинет начальник СПБ охранного отделения Герасимов и заявил мне, что обращается ко мне по поручению того же Азефа с просьбой сообщить, как поступлю я, если члены товарищеского суда над Азефом в какой-либо форме обратятся ко мне за разъяснениями по интересующему их делу. При этом начальник охранного отделения сказал мне, что ему все, что будет происходить в означенном суде, имена всех имеющих быть опрошенными судом лиц и их объяснения будут хорошо известны.

Усматривая из требования Азефа в сопоставлении с заявлением начальника охранного отделения Герасимова о будущей осведомленности его о ходе товарищеского расследования над Азефом прямую, направленную против меня угрозу, я обо всем этом считаю долгом довести до сведения Вашего Превосходительства, покорнейше прося оградить меня от назойливости и нарушающих мой покой, а может быть, угрожающих моей безопасности действий агентов политического сыска.

В случае, если Ваше Превосходительство найдет нужным повидать меня по поводу содержания настоящего письма, считаю своим долгом известить вас, что 23 сего месяца я намереваюсь выехать из Петербурга за границу, на две недели, по своим личным делам.

Прошу Ваше Превосходительство принять выражение моего уважения.

А. Лопухин. 21 ноября, 1909 г.»^[283].

Письмо было 23 ноября, в день отъезда, вручено не кому-нибудь, а Аргунову. Именно представителя эсеров Лопухин просил отнести письмо на почту («с целью уничтожить во мне сомнение, что документ действительно отправлен» — поясняет Аргунов). Понимал ли Алексей Александрович, что эсеры могут снять с письма копию? Ну, не мальчик же он был. (Аргунов передоверил отправку письма Браудо — предполагают, что копию снял он. Так или иначе, документ был опубликован за границей, что не облегчило участи его автора.)

Письмо содержало официальное заявление: Азеф — агент полиции.

Кроме того, договорились о новой встрече. Лопухин просил, чтобы в ней участвовал Савинков[284].

Бывший шеф полиции играл ва-банк. Почему?

В нем была, по всем отзывам близко знавших его людей, мальчишеская, авантюрная жилка. Но только раз в жизни она проявилась в такой степени. Нужен был импульс извне.

Вспомним два узелка, завязанных нами на память. Оба связаны с Екатериной Дмитриевной Лопухиной.

А теперь еще два свидетельства:

«Говорят, что Лопухин, испугавшись после визита к нему генерала Герасимова, не хотел продолжать свои разоблачения, но его жена заставила его продолжать их, сказав, что если он прекратит таковые, то она со своими дочерьми пойдет к социалистам-революционерам и сама расскажет все то, что ей известно»^[285].

Это докладывает Гартинг из Парижа.

«Немалую роль в поведении Лопухина играет влияние его жены; она стоит за необходимость открыть правду об Азефе по мотивам моральным»^[286].

Это говорили Аргунову знакомые Лопухиных.

Каждое из свидетельств может быть ошибочным или преувеличенным, но все вместе они доказывают: роль жены Лопухина в азефовско-бурцевской эпопее очень велика.

А теперь подумаем: от кого мог получить экс-губернатор и экс-депутат Сергей Дмитриевич Урусов в мае 1908 года ту записку, которая через Орлова-Давыдова попала к Морозову? От зятя… или от сестры? А когда с запиской не вышло, не Екатерина ли Дмитриевна стала подталкивать мужа ко все новым и новым рискованным шагам?

Но… зачем?

Для Лопухина в 1904–1905 годах Азеф был всего лишь одним из агентов. Да, были сомнения в его честности. Все это еще не повод, чтобы обсуждать в семейном кругу его персону. Но вот, допустим, Лопухин в начале 1908 года случайно узнаёт, что его бывший агент, который явно недоговаривал относительно покушения на Плеве (конечно, о том, что Азеф — глава террористов, Лопухин до разговора в поезде не знал), играет какую-то исключительную тайную роль при Герасимове и Столыпине, дает им политические советы, исполняет их какие-то не очень понятные поручения. Это сердит его. И он делится своим раздражением с женой.

А она… она начинает действовать. Что ею движет — моральные соображения, своеобразная забота о карьере мужа (скажем, она убеждена, что он был бы уместнее в качестве премьера, чем Столыпин) или, чем черт не шутит, в самом деле обида на отставку без пенсии? Трудно сказать. Несомненно только одно: в итоге ей пришлось примерить на себя участь жен декабристов, следующих за своими мужьями в Сибирь.

Пока что бывший полицейский Лопухин и революционер Аргунов дружески беседовали в Лондоне о том, как первый ссылал второго в «Якутку». Аргунов честно предупреждал Лопухина, что ему может грозить «браунинг» и со стороны эсеров, если они ему не поверят, и со стороны черной сотни, поощряемой охранкой. (Забавно представить себе черную сотню, мстящую за Евно Фишелева сына Азефа, но всё бывает.) Браунинга Лопухин не боялся, а то, что Столыпин осмелится судить его открытым судом, — это ему и в голову не приходило.