Азеф

– Товарищи, мы чересчур детализируем этот случай, – говорил Гоц. – Сейчас не место и не время. Да и что же, из пальца ничего не высосешь. Голоса Николай Сергеевич не узнал. Я хотел только осведомить вас об этом факте. Но ведь в руках у нас есть и еще более веские данные, уже фактического характера.

Азеф смотрел темными, упорными, спокойными глазами в мечущееся лицо Гоца.

Савинков толкнул Азефа, наклонившись.

– Ты веришь?

– Возможно, – бормотнул Азеф.

– Мы получили по адресу «Революционной России» следующее письмо. Прочту его, а потом уже будем комментировать. – Повысив вибрирующий в волнении голос, Гоц читал: – «Уважаемые товарищи, департамент полиции имеет сведения о следующих социалистах-революционерах: – 1) Герман, имеет паспорт на имя Бориса Дмитриевича Нерадова, жил в Швейцарии, теперь в России (нелегально), переехал «вероятно» не по паспорту Нерадова, 2) Михаил Иванович Соколов, проживал в Швейцарии по паспорту германского подданного Людвига Каина, должен! отправиться в Россию, 3) за Соколовым поедут в Россию:

А) Гриша, именующийся Черновым, Васнецовым, Бордзенко,

Б) князь Дмитрий Александрович Хилков (двумя неделями позже) и

В) месяца через два бывший студент Михаил Александрович Веденяпин (выедет нелегально из Швейцарии). С товарищеским приветом…»

Азеф бормотнул набок, Савинкову: – Подписи нет.

– Подпись есть? – громко опросил Савинков.

– Есть, я не называю, – взволнованно ответил Гоц, придерживая рукой на столе четвертушку бумаги. – Товарищи! совершенно ясно, эти сведения мог дать только провокатор. Я долго думал, положение очень серьезно. Мы должны стоять на единственно-революционной точке зрения: – не должно быть забронированных имен и авторитетов. В опасности вся партия. Будем исходить из крайнего положения: – допустим, что каждый из нас в подозрении. Пусть выскажутся товарищи, может быть кто-нибудь подозревает определенно кого-нибудь?

Наступила ужасная тишина. Сидевшие рядом не смотрели друг на друга.

– Я не хочу скрыть своих подозрений, товарищи, – в тишину проговорил тихо Гоц, – может быть я совершаю преступление, но пусть рассудит суд, я должен сказать, что у меня есть основания подозревать одного члена партии.

Наступила гробовая тишина.

– Я подозреваю… Татарова… Тишина углубилась. Гоц понял: – подозрения разделены товарищами.

– Во-первых, по моим подсчетам Татаров на свое издательство издержал за шесть недель больше 5.000 рублей. Откуда у него эти деньги? Ни партийных, ни личных средств у него нет. О пожертвовании он должен бы был сообщить ЦК. Я спрашивал, откуда у него эти деньги? Он говорит, что их дал известный общественный деятель Чарнолусский. Не скрою, я начинаю сомневаться в этом. Предлагаю послать кого-нибудь в Петербург узнать у Чарнолусского, давал ли он деньги и сколько. Кроме того, Татаров на-днях приезжает в Женеву. Надо установить здесь за ним наблюдение. Повторяю, если Татаров сказал правду об источнике денег и наблюдение товарищей ничего не установит, я отказываюсь от подозрений, но, товарищи, я не могу не поделиться сомнениями…

– Правильно, Миша! – крикнул Чернов.

– Это очень похоже, – пророкотал Азеф Савинкову.

– Кто возьмет, товарищи, наблюдение в Женеве за Татаровым?

– Просим Савинкова! – крикнул Азеф.

– Савинкова! – поддержали голоса.

– Надо трех.

– Сухомлин! Александр Гуревич!

– Итак, товарищи Савинков, Сухомлин и Гуревич должны взять на себя эту тяжелую, но необходимую в интересах партии обязанность. В Петербург же к Чарнолусскому предлагаю поехать товарищу Аргунову.

– Просим! Просим!

Аргунов, недавно бежавший из ссылки, встал, хотел, что-то сказать. Но ясно было, не протестует. И Гоц, повышая голос, крикнул:

– Против нет? Товарища Аргунова стало быть направляем в Питер.

Повестка дня исчерпалась. 10

Ночью, Азеф шел один по Бульвару Философов темной, согнувшейся тушей. Дымя папиросой, перебирал всё, что приносила память. Он временил с петербургскими боевиками. Сомнений не было: партию предают кроме него. Скрипя подошвами по гравию, Азеф безошибочным нюхом понял: – Татаров.

Азеф не мог в эту ночь спать. Свернул к Английскому саду. Сев на скамью, куря, хрипло бормотал. В несущемся с Лемана, холодящем ветре он решил смерть Татарова. Но страх, что Татаров успеет донести, и его разоблачить, не уходил. Азеф слышал, как от холода у него лязгали зубы. Иногда толстые губы в темноте расплывались во что-то схожее с улыбкой. Он сам с собой бормотал.

Ветер становился холодней. В темноте озера возвращались увеселительные пароходы туристов. С пароходов лилась музыка, блестели огни. Азефу стало холодно. Он пошел, качаясь тяжелой тушей, по дорожке Английского сада к отелю. Но и в отеле, Азеф не ложился. Кроме Татарова заносился еще удар неизвестного. И этот удар тоже надо было отвести. Азеф сел за письмо:

Сначала он привел цитированный Гоцем документ с подписью «с тов. приветом Вл. Косовский», потом посопев, стал нанизывать расплывающиеся строки: