Азеф

- Ну, о делах вот собственно всё. Ваше желание исполняется, идете... - Гоц оборвал, любовно глядя на Савинкова: - молодого, перенесшего тюрьму, крепость, ссылку, теперь идущего на смерть.

- Вы знаете на кого?

- Предполагаю.

- На Плеве, - тихо сказал Гоц. - Вы понимаете насколько это необходимо, насколько ответственно? Ведь он нам бросил вызов, заковывает Россию в кандалы.

- Я считаю за величайшую честь, что выхожу именно на него.

- Может быть мы и не увидимся больше. Давайте останемся друзьями, вы можете сделать многое: вы смелы, образованы, талантливы, берегите себя, Борис Викторович. Скажите, вы ведь пишете? Вашу статью в № 6 "Рабочего дела" Ленин страшно расхвалил в "Искре". Знаете? Но статьи - одно. А у вас беллетристический вид. Скажите, не пробовали?

- Пробовал, - сказал Савинков. - Вот недавно написал.

- Что?

- Рассказ.

- О чем? Расскажите, это интересно! - заволновался Гоц.

- Выдумка из французской революции. Называется "Тоска по смерти".

- По смерти? - переспросил Гоц. - Тоска? Не понимаю. Расскажите.

- Сюжет простой, Михаил Рафаилович. В Париже 93-го года живет девушка, дочь суконщика. Отец ее влиятельный член монтаньяров, партия идет к власти, семья живет в достатке. Жанна весела, спокойна. Но вдруг однажды она подходит к окну и бросается в него. Все в отчаяньи, не понимают причины самоубийства. Разбившуюся Жанну вносят в дом. Возле нее рыдает мать. Все спрашивают Жанну о причине, но Жанна на всё отвечает "я не знаю". А через несколько минут умирает и шепчет "я счастлива".

Гоц забеспокоился.

- Всё? - сказал он.

- Всё.

- Только и всего? Так и умерла? С бухты барахты бултыхнулась в окно? Неизвестно почему?

- Рассказ называется "Тоска по смерти".

- Я понимаю, - загорячился Гоц. - Но это же упадочничество! Здоровая девушка бросается в окно и говорит, что она счастлива.

- Может быть она была нездорова? - улыбнулся Савинков.

- Ну, конечно, же! Она у вас психопатка! Очень плохой сюжет. И как вы до этого додумались? Не знаю, может вы хорошо написали, но выдумали очень плохо. И зачем это вам, революционеру?

Гоц помолчал.

- Идете на такое дело и вдруг такое настроение. Что это с вами? У вас действительно такое настроение?

- Нисколько.

- Как же это могло взбрести?.. Знаете что, Борис Викторович, - помолчав, сказал Гоц, - говорят, у надломленных скрипок хороший звук. Это наверное верно. Но звучать одно, а дело делать - другое, - вздохнул Гоц. Я вас так и буду звать: надломленная скрипка Страдивариуса! А? А стихи вы пишете?

- Пишу.

- Прочтите что нибудь.

"Гильотина - жизнь моя! Не боюсь я гильотины! Я смеюсь над палачом, Над его большим ножом!"

- Вот это прекрасно, вот это талантливо! - радостно говорил Гоц. - Ну, идите, дорогой мой, - приподнялся он. - Увидимся ли только? Дай бы Бог.

Они крепко обнялись и расцеловались.

9

Над Берлином светило желтое солнце. В 12 часов в кафе Бауер на Унтер ден Линден не было никого. Сидели три проститутки, отпаивая усталую за ночь голову кофеем.

Пять минут первого в кафе тучно вошел Азеф. Не глядя по сторонам, сел к стене. Заказав кофе, он взял "Фоссише Цейтунг" и стал читать хронику.

Десять минут первого вошел Савинков, одетый по заграничному, вроде туриста. По походке было видно, что жизнь он любит, нет забот и хлопот. Еще с улицы, сквозь стекло он увидал Азефа.

- Здрасти, садитесь. - Азеф отложил "Фоссише" в сторону, и, не поднимаясь, подал руку.

- Где вы были?

- В Иене.

- Почему же не во Фрейбурге? Ведь я же сказал вам во Фрейбург.

- А чем собственно Иена отличается от Фрейбурга? В следующий раз поеду во Фрейбург.

- Странно, - сердито сказал Азеф, - вы могли мне понадобиться. Ну, всё равно. "Хвостов" не заметили?

- Никаких.

- Уверены?

- Как в том, что передо мной мой шеф, Иван Николаевич.

Азеф отвел в сторону скуластую голову.

- Стало быть готовы к отъезду?

- В любую минуту.

- Сейчас, - Азеф вытянул часы, - придут двое товарищей, поедут вместе с вами. А в час, - гнусавым рокотом добавил, - должен быть Каляев.

- Неужели?

- Я не знаю, почему "неужели"? - сказал Азеф. снова взяв "Фоссише", рассматривая объявления, - говорю, что будет, я его еще не видал.

Азеф разглядывал объявления фирмы Герзон, изображавшие бюстхальтеры. Оторвавшись, сказал:

- Да, ваша партийная кличка "Павел Иванович". Запомните.

Стеклянное окно на улицу, захватывавшее почти всю стену, было приподнято. Но воскресный Берлин тих. С улицы не шло никакого шума. Монументальный шуцман в синем мундире стоял на углу в бездействии. Изредка были видны его поднимавшиеся большие, белые перчатки.

Оглядываясь, в кафе Бауер вошли двое. Азеф шумно отложил газету. Савинков понял, товарищи по работе.

В одном безошибочно определил народного учителя. Бородка клинушком, глаза цвета пепла, жидкая грудь. Был худ, может быть, болен туберкулезом.

Другой, смуглый с малиновыми губами, с которых не сходила полуулыбка, был выше и крепче спутника. Его руку Савинков ощутил, как чугунную перчатку.

Азеф заказывал обоим, не спрашивая о желаньях. Оба выражали фигурами незнанье языка. Лакей смотрел на них снисходительно. Когда же он ушел, четверо налегли на стол грудью.