Азеф

Было странно, что женевский эмигрант "товарищ Алексей", которого знал Савинков, сидит русским барином и из чужой бороды идут голос и мысли эмигранта Покотилова.

- Павел Иванович, конечно, я подчиняюсь дисциплине и распоряжениям Ивана Николаевича, - он прекрасный организатор, хороший товарищ, но поймите для меня будет ужасно, если и теперь меня обойдут.

- То есть как?

-Вы подумайте, - тихо говорил Покотилов, - хотел убить Боголепова, был совершенно готов, всё было решено, я приехал из Полтавы в Петербург, записался уж на прием к нему и вдруг Карпович меня опережает. Я стал готовиться на Сипягина, на него пошел Балмашов. Я ездил в Полтаву к Гершуни, просил, было решено: - я убью Оболенского, вдруг узнаю, что не я, а Качура, Качура рабочий, ему предпочтение.

Покотилов слишком жарко говорил, слишком близко приближая лицо. На лбу Покотилова от экземы выступили мелкие капли крови.

- Павел Иванович, вы понимаете? Я не могу больше. У меня не хватает сил. Я измучен. Бомба на Плеве должна быть моей. А я вижу, Иван Николаевич относится ко мне с недоверием.

- Откуда вы взяли?

- Мне так кажется. Я прошу вас, поддержите меня.

Я буду приготовлять бомбы, но этого мало, я хочу сам выйти, понимаете, сам?

- Понимаю.

- Ну, вот. Поддержите? - Покотилов положил на руку Савинкова тонкую белую руку.

- Поддержу.

- Ну, тогда за успех, - улыбнулся Покотилов. Оба подняли бокалы.

- Вы верите? - сказал Савинков.

- Безусловно, - обтирая приклеенные усы, проговорил Покотилов, - вы знаете Ивана Николаевича? С ним неуспеха быть не может. Он расчетлив, точен, хладнокровен и очень конспиративен, это важно. Я убежден, что убьем. Только трудно ждать. Я храню динамит. Жить с динамитом в ожидании - невыносимо.

- Теперь уж недолго. - Савинкову не хотелось, чтоб Покотилов говорил на болезненную тему тоски ожиданий. - Может перейдем в зал? - сказал он, - а то как бы не показалось подозрительным, сидим вдвоем? Иль может пригласим девочек, вы как?

Покотилов сморщился.

- Не стоит, - сказал он, - я уж хочу ехать, пора, хотя знаете, у меня бессонница, поэтому я и выпил больше обычного. Раньше четырех не засыпаю.

Савинков проводил Покотилова до двери. Вернувшись, сидел один, допивая бокал, потом закурил и позвонил.

Вошел татарин.

- Кто эта певица, в красном, когда я вошел?

- Шишкина.

- Пригласи ее.

- С гитаристами?

- Нет, одну.

- Могу сказать, что не из таких, понимаете, - фамильярно проговорил лакей.

Савинков смерил лакея с ног до головы.

- Поди и позови. Вот моя визитная карточка.

На карточке - "инженер Мак Кулох".

14

В дверь кабинета ворвалась музыка. На пороге стояла женщина в ярко-красном платье, отделанном золотом, смоляные волосы были заколоты большой, светившейся шпилькой.

Как хорошо воспитанный человек, Савинков встал навстречу. Она пошла к нему, улыбаясь. В дверь вошли два гитариста в цветистых цыганских костюмах. Заперли дверь и в кабинете стало тихо.

- Хотите цыганскую песню послушать? - проговорила низким голосом женщина, обнажая в улыбке яркие зубы.

Она была хорошего роста. Красивые, обнаженные, суглинковые руки. Такое же лицо. Волосы крупные, простой прически, черно-синие, словно конские. Глаза горячие, с чуть растянутым разрезом и в них было словно какое-то отчаяние. Может быть женщина была нетрезва. Гитаристы стали в отдалении. Оба черные, кудрявые.

- Очень хочу послушать вашу песню, - проговорил Савинков, целуя руку, всю в кольцах.

Лакей нес шампанское. Другой - фрукты. Следом вошла бедно одетая девушка с корзиной цветов. Савинков собрал красные розы и передал Шишкиной.

- Ой, ой, какой барин добрый! - низко прохохотала, имитируя таборных. - Вы нерусский?

- Англичанин.

- Ой, шутишь, барин, - прищурила Шишкина глаз и засмеялась. - Англичанин купит розу, купит две, а так русские покупают. Да и в кабинет к одному англичанин не позовет. - Отхлебнув полным глотком шампанское Шишкина сказала: - Ну, что ж, спеть штоль тебе, барину-англичанину?

Она была необычайна. До того много было в ней огня, жизни. А в глазах вместе с огнем билось отчаяние. Шишкина пела сидя. Только отодвинулась от стола. Гитаристы встали по обе стороны. Она в красном. Гитаристы в разноцветном. Сначала щемительно заиграл, топая ногой, один. Другой подхватил пронзительный мотив, но чересчур рвал гитару, было слышно, как хватаются струны и что-то дребезжит. Шишкина вздохнула, вдруг кабинет наполнился сильной придушенной нотой хрипловатого голоса. Но это показалось. Шишкина пела полней. Голос гремел в зеркалах. Она пела совсем невесело:

"Скажи мне что-нибудь глазами, дорогая"

И от этого неученого пенья Савинков чувствовал, как пробегает по коже мороз. Глаза Шишкиной полузакрыты, руки сложены. Последние слова песни произнесла пленительно, словно вырвала их из груди и перед ним положила. Сидела не шелохнувшись, пока гитары доигрывали аком-панимент, жалобно переходя в минор из мажора.