- Ну, как сказать. Наше теперешнее тоже конечно трудное. Но ведь это потому, что слишком высоки птицы.
Зензинов доел. Дальнейшее инкогнито казалось ему бессмысленным. Он сказал:
- Скажите, ведь вы жили у меня в Женеве, когда бежали из Вологды.
Савинков улыбнулся.
- Вы узнали меня сразу, Владимир Михайлович?
- Какой там сразу! У вас изумительный грим. Я узнал вас только тут, в трактире, да и то первое время сомневался. Вы изумительно перевоплотились в англичанина. Но и сами конечно изменились. Я не видал вас почти два года.
- Да, да, изменился. Конечно.
Опершись руками о стол, Зензинов слушал бесконечный рассказ Савинкова. Савинков говорил тихо, со множеством интонаций, то понижая голос, то повышая, о том, как трудно быть и жить боевиком, умирающий боевик отдает свое тело, а боевик живущий душу.
- Вы не поймете, не поймете как это тяжело. Это опустошающе, это ужасно, прервал свой рассказ Савинков. Зензинов, глядя на него, думал: - "Всё тот же обаятельный Павел Иванович, тончайший художественный рассказчик, яркий, талантливый. Какой изумительный человек. Какие силы у нашей партии, у революции, раз такие люди идут во главе - в терроре!"
- Я знаю, что еще раз отдаю свою душу, а быть может, и дай Бог, свое тело партии и революции, - говорил Савинков, - я знаю, это нелегко, но я отдаю себя делу потому, что слишком люблю страну и верю в ее революцию.
Зензинов взял его руку, крепко пожал.
- Все мы обреченные, - тихо сказал он.
- Но я верю в нашу победу, - ответил Савинков.
- Конечно. Разве без веры возможна наша работа? В особенности ваша, Павел Иванович?
- Да, - проговорил Савинков. - Ну что же, поедем? Они встали.
- Стало быть вы даете мне слово, что с завтрашнего дня комитет отдает нам Сергея полностью?
- Да.
- Прекрасно. - Савинков позвонил вилкой о стакан.
- Получи за всё, - бросил половому богатый барин. Половой, согнувшись у стола, начал было что-то выписывать грязными каракулями.
- Синенькой хватит? - крикнул Савинков, - что останется возьми себе, выпей за мое здоровье!
Половой оробел. Господа наели всего на два с четвертью. Что было ног бросился он к бобровой шубе, сладострастно снимая ее. Но Зензинову не успел подать. Он сам надел свое вытертое пальтишко.
Рысак зазяб у подъезда. Уж не раз проезжал его лихач. Ругался матерью на занесшихся в эдакий трактир господ.
- Зазяб? - с крыльца весело крикнул Савинков, - постой-ка, брат, разогреем! - Он крикнул половому. Половой вынес чайный стакан водки. Лихач только крякнул на морозе, но так, что лошадь вздрогнула. И, когда господа сели, дунул и понесся снег, комки, ухабы, гиканье. Ни говорить, ни видеть нельзя в сумасшедшем лете. Лихач сдержал рысака только когда по бокам замелькали теплые огни московских улиц.
14
Ни ночью, ни днем не спал Савинков. Всё заволоклось силуэтом Сергея, взрывом. Явки с Каляевым и Моисеенко шли ежедневно. Все стали нервны, бледны, худы. Словно чуя беду, генерал-губернатор в третий раз менял дворец. Из Нескучного переехал в Кремль, в Николаевский. И Каляев и Моисеенко остались теперь по ту сторону стен.
- Волнением делу не поможешь, - говорил Савинков Моисеенко в трактире Бакастова, - сам ночей не сплю.
- Но вы же видите, что наблюдение затруднено, мы не можем ждать его у ворот, да и неизвестно, из каких кремлевских ворот он выезжает. Время на терпит, события кругом нарастают. А наши силы истрепаны. Дора неделю сидит с динамитом.
- Надо немедленно вести наблюдение в самом Кремле.
- Я уже пробовал вчера, стоял у царь-пушки, но там задерживаться нельзя. Прогоняют.
- Льзя или нельзя, надо вести.
15
На следующий день драный ванька на "Мальчике" въехал через Спасские ворота в Кремль. Въезжая снял шапку, перекрестился. И доехав до царь-пушки, встал.
Городовые не обратили внимания. Простояв с час, ванька выехал через Китайские ворота, потому что въехала в Кремль каряя кобыла. И извозчик стал лицом к дворцу.
16
Савинков чувствовал себя плохо. В этот день он сидел в комнате Доры. Почти две недели, как приехала Дора с динамитом из Нижнего. Ждала. И казалось, что никто из товарищей не понимал ее мук. Она была права. Если б Алексей был здесь, Дору б не забыли, ей бы дали место в Б. О., которого хочет, без которого нет жизни. Но Дора на пассивной работе. Ей не дают того, чего хочет Дора: - убить и умереть.