Азенкур

Брешь никто не охранял. Мелисанда, закутанная в окровавленный налатник сэра Роджера, держалась за руку Ника. Они перелезли через рассыпанные у пробоины камни, прошли мимо вонючих красильных ям, свернули к холму у оставленного французами лагеря и поднялись дальше к лесным зарослям, где наконец-то не было ни кровавого смрада, ни гниющих трупов.

Суассон погиб.

Хук и Мелисанда выжили.

* * *

— Со мной говорят святые, — сказал он ей на рассвете. — По крайней мере, Криспиниан. Второй посуровее, тот больше молчит.

— Криспиниан, — повторила Мелисанда, обрадовавшись знакомому слову.

— Он добрый, за мной приглядывает. И за тобой тоже! — внезапно осенило Хука, и он улыбнулся девушке. — Добыть бы тебе одежду, детка. Не в налатнике же ходить.

Мелисанда, правда, была хороша даже в налатнике. Хук заметил это только наутро, в буковом лесу на гребне холма, когда просеянный листвой солнечный свет лучился сквозь зелень легкими золотыми стрелами, освещая тонкое, нежно очерченное лицо в обрамлении черных как ночь волос. Серые глаза ее мерцали, словно лунные блики; решительный подбородок, как еще предстояло убедиться Хуку, свидетельствовал о твердом нраве. Хрупкое с виду тело было сильным и выносливым, крупный выразительный рот теперь не закрывался ни на минуту: последние несколько месяцев (как вскоре выяснит Хук) Мелисанда прожила послушницей в монастыре, где запрещено разговаривать, и теперь она словно отыгрывалась за то принудительное безмолвие. Ее щебет завораживал, хотя Хук не понимал ни слова.

В первый день они опасались выходить из леса. На равнине то и дело показывались всадники. Победители, завоевавшие Суассон, теперь выезжали на охоту или просто размяться. С немногими беглецами, сумевшими уйти из Суассона и бредущими на юг, всадники не связывались, однако Хук предпочитал не рисковать и отсиживался в лесу. Он решил пробираться на запад, в Англию. Больше идти было некуда, хотя ему, объявленному вне закона преступнику, Англия грозила опасностью не меньше, чем Франция.

Их с Мелисандой ночной путь освещала луна, еду приходилось воровать. Чаще всего Хуку удавалось добыть ягненка, несмотря на то что овец стерегли псы. Должно быть, Хука охранял святой Криспин с пастырским посохом, и собаки ни разу не подняли шум. Хук приносил ягненка к костру, разводил огонь и жарил мясо.

— Иди дальше без меня, если надо, — сказал он как-то утром Мелисанде.

— Иди? — не поняла она и нахмурилась.

— Если хочешь, детка. Можешь идти. — Он неопределенно махнул рукой на юг.

Наградой ему был негодующий взгляд и бурный поток французских слов, из которого, вероятно, следовало, что Мелисанда останется с ним и дальше. Она и вправду осталась, к радости и заодно к большему беспокойству Хука. Он не видел для себя никакого будущего, даже если повезет выбраться из Франции. Он молился святому Криспиниану в надежде, что тот поможет ему и в Англии, если Хуку суждено до нее добраться, однако святой Криспиниан молчал.

Вместо ответа он послал Хуку и Мелисанде священника — приходского кюре, который, увидев спящих беглецов в ольховой роще у реки Уазы, сжалился над ними и привел к себе, чтобы накормить. Отец Мишель, обыкновенно мрачный и угрюмый, немного говорил по-английски. Когда-то он служил капелланом у французского сеньора, державшего в своем поместье пленника англичанина, и с тех пор ненавидел всех власть имущих, будь то король, епископ или сеньор. Движимый былой ненавистью, он помогал теперь английскому лучнику.

— Тебе надо в Кале, — сказал он как-то Хуку.

— Я вне закона, святой отец.

— Вне закона? — не сразу понял кюре, о чем речь, а затем отмахнулся. — A, proscrit? [6]Англия тебе родная. Она ведь велика? Поезжай домой и живи в другом месте — не там, где провинился. А что ты натворил?

— Ударил священника.

Отец Мишель засмеялся и хлопнул Хука по спине:

— Молодец! Неужели епископа?

— Нет, просто священника.

— В следующий раз бей епископа!

Отрабатывая стол и кров, Хук колол дрова, чистил канавы, вместе с отцом Мишелем перестилал соломенную кровлю на коровнике, Мелисанда помогала хозяйке со стряпней, стиркой и штопкой.

— Деревенские тебя не выдадут, — уверил Хука священник.

— Почему?

— Меня боятся. Я ведь могу отправить в ад, — мрачно ответил тот.

Отец Мишель любил поболтать с Хуком, чтобы вспомнить английский. Однажды, подрезая грушевые деревья за домом, Хук сбивчиво рассказал ему, что слышит голоса.

— Может, дьявольские нашептывания? — предположил священник, перекрестившись.

— Сам того боюсь, — признался Хук.

— И все-таки вряд ли, — тихо произнес отец Мишель. — Не много ли веток срезаешь?

— Дерево уж больно заросло. Надо было обрезать еще прошлой зимой, а теперь точно не повредит. Вам ведь нужны груши? Значит, нельзя, чтобы дерево дичало. Тут надо резать и резать, а когда покажется, что хватит, — убрать еще столько же!

— Резать и резать, да? Если на следующий год останусь без груш, буду знать, что ты послан дьяволом.

— Со мной говорит святой Криспиниан, — продолжил Хук, отсекая еще ветку.