Азенкур

Старику Уилкинсону было уже за сорок, его назначили мастерить луки и стрелы для лучников-англичан, нанятых бургундцами. Он жил в конюшенном закуте «Гуся», где аккуратно развесил на стене все свои пилы, надфили, скобели, резцы и стамески. Когда ему потребовался помощник, Смитсон выделил Хука, самого молодого из новоприбывших.

– У тебя-то хоть голова на плечах, – одобрительно проворчал Уилкинсон, – а то присылают всякую дрянь – что людей, что оружие. Лучники, а с пятидесяти шагов в бочку не попадут. А сам-то сэр Роджер! – Старик сплюнул. – Только деньги на уме. Дома-то все спустил, одних долгов, говорят, пять сотен фунтов. Пять сотен! Тебе, поди, и не снилось! А нам за него сражаться эдаким хламьем… – вытащив очередную стрелу, покачал седой головой Уилкинсон.

– Стрелы дал сам король! – попытался оправдаться Хук, помогавший забирать стрелы из подвалов Тауэра.

– Королю, – усмехнулся Уилкинсон, – благослови Господь его душу, просто некуда их деть. Стрелы-то еще старого короля Эдуарда. Толку от них никакого, а продать Бургундии – самое то. Так он небось и замышлял. Гляди! – Старик перебросил стрелу Хуку.

Длинная – больше руки Хука – ясеневая стрела оказалась погнутой.

– Кривая, – признал Хук.

– Кривее не бывает! Хоть из-за угла стреляй!

В закуте Уилкинсона стоял жар – в углу пылал круглый кирпичный очаг, поверх которого дымился котел с водой. Старик взял у Хука гнутую стрелу и вместе с дюжиной других уложил на края котла, затем прикрыл ясеневые древки толстым слоем тряпок и придавил середину камнем.

– Сначала распарить, – пояснил он, – потом придавить, потом, если повезет, выпрямить. Оперение из-за пара отвалится, да что с того – чуть не половина стрел все равно без перьев!

Рядом горела жаровня, на которой стоял второй котел, поменьше, оттуда пахло копытным клеем – им Уилкинсон приклеивал к стрелам гусиные перья.

– И шелка нет, обходись тут одними жилами, – проворчал он. Жилами обматывалась пятка стрелы вместе с перьями. – А от жил какой прок? Высыхают, съеживаются, рассыпаются… Говорил я сэру Роджеру – мол, без шелка мне никак, да ему-то что! Ему что стрела, что деревяшка, поди растолкуй…

Старик завязал жилу узлом и повернул стрелу, чтобы разглядеть пятку: при выстреле она прилегает к тетиве, и потому ее укрепляют насадкой из рога, чтобы отпускаемая тетива не расщепила ясеневое древко. Уилкинсон попробовал отломить роговой стержень, однако тот не поддался. И старик, нехотя пробурчав что-то одобрительное, потянулся к дискам за следующей стрелой. Каждая пара дисков из жесткой кожи, прорезанных по краям, держала две дюжины стрел – так их было удобнее перевозить без риска смять тонкое оперение.

– Перья, рог, шелк, ясень, сталь, лак, – бормотал Уилкинсон. – Возьми самый распрекрасный лук и стрелка́ ему под стать – и все ж без перьев, ясеня, рога, шелка, стали и лака ты сможешь во врагов разве что плеваться. Ты людей убивал, Хук?

– Да.

Уилкинсон, заслышав вызов в голосе, усмехнулся:

– В бою? Или так? В бою людей убивал?

– Нет, – признался Хук.

– А из лука?

– Да, одного бродягу.

– Он в тебя стрелял?

– Нет.

– Тогда с чего тебе зваться лучником? Лучник – тот, кто убивает врага в бою. Как ты убил последнего?

– Повесил.

– Почему?

– Он был еретик.

Уилкинсон – худой, как куница, мрачный и остроглазый – провел пятерней по редеющим сединам и хмуро взглянул на Хука:

– Вешать еретика? Дрова, что ли, в Англии кончились… И давно за тобой такой подвиг?

– С прошлой зимы.

– Он из лоллардов? – спросил старик. Хук кивнул, и Уилкинсон недобро усмехнулся. – Стало быть, ты повесил человека за то, что он не сошелся с Церковью из-за ломтя хлеба? «Я хлеб живый, сошедший с небес», – говорит Господь, а про мертвый хлеб на церковном блюде – ни слова. Он ведь не сказал, что Он затхлый, лежалый хлеб, – нет, сынок, Господь назвал Себя хлебом живым. Но ты-то, вешая еретиков, уж конечно лучше Его понимал истину.

На вызов, крывшийся в словах старика, Хуку ответить было нечем, и он промолчал. Он не задумывался о вере и Боге, пока не услышал голос в конюшне, и теперь временами сомневался, не пригрезились ли ему те слова. Он вспомнил Сару, ее молящий взгляд и свою неудачную попытку помочь. Вспомнил запах жженой плоти и низкий стелющийся дым, обвеваемый ветром вокруг лилий и леопардов на английском гербе. Вспомнил отмеченное шрамом лицо молодого короля, суровое и непреклонное.

– А вот из этой, – Уилкинсон потянул к себе стрелу, обломленную близко к наконечнику, – мы еще сделаем убийцу что надо. Пусть утянет в ад дворянскую душу…

Старик положил стрелу на деревянную колоду и выбрал нож поострее, попробовав лезвие на ногте большого пальца. Быстрым движением он отхватил верхние шесть дюймов древка и перебросил стрелу Хуку.

– Займись делом, парень, сними наконечник.

Узкое стальное жало, длиннее среднего пальца Хука, сходилось к острию тремя гранями без зубцов. Такие наконечники были тяжелее прочих и могли пробить доспехи, а на близком расстоянии – если стрелять из мощного лука, для которого нужна геркулесова сила, – пробивали даже рыцарские латы.