Азенкур

Оставался лишь Ланферель, все еще бьющийся с сэром Джоном, и по молчаливому соглашению английские латники не вмешивались. Оба противника, крепко уперев ноги в землю, сыпали ударами, не уступая друг другу в силе и стремительности – два прославленных победителя европейских турниров, француз и англичанин, привыкшие к пышным почестям, восхищению женщин, ярким флагам и рыцарской учтивости. Теперь они дрались посреди трупов, под стоны и крики раненых, на поле, пропитавшемся дерьмом и кровью.

Исход определила случайность. Ланферель в обманном выпаде взмахнул алебардой слева от сэра Джона, мгновенно выпрямился и ударом вынудил противника отступить вправо. Под ногу сэру Джону попало копыто издохшего жеребца. От тяжести оно дрогнуло, сэр Джон, поскользнувшись, упал на колено – и Ланферель, молниеносный как змея, перевернул алебарду и гулко ударил сэра Джона по шлему. Англичанин, во весь рост растянувшись поверх окровавленной конской туши, судорожно пытался найти опору и подняться на ноги, когда Ланферель занес алебарду для последнего удара.

И сделал выпад.

* * *

Французов, выживших после первой атаки, второй полк теперь теснил на англичан, ожидающих врага за валом убитых и умирающих латников. Слишком многие из высшей французской знати теперь превратились в груду мертвых или истекающих кровью тел с раздробленными костями, вырванными внутренностями, вытекшими из помятых шлемов мозгами, выколотыми глазами и взрезанным чревом. Одни рыдали, другие взывали к Богу, жене или матери, но так и не получали утешения ни от женщин, ни от Бога.

Король Англии шел вперед. Отбросив с пути чей-то труп, лежавший поверх двух других, он повел войско на врага, посмевшего не принять назначенного Богом государя. Латники следовали за ним, круша измотанных и вязнущих в грязи французов алебардами, булавами и молотами, наваливая новые груды трупов, оставляя за собой окровавленные и искалеченные тела раненых, тщетно взывающих о помощи. Несмотря на оклики тех, кто советовал королю не рисковать собой, Генрих шел во главе войска – в помятом и изрубленном шлеме с отломанным зубцом золотой короны, но полный священной радости от лицезрения поверженных врагов, гибель которых он считал свидетельством Божественного провидения. Пашня под ногами превратилась в сплошное кровавое болото, латники брели в месиве из грязи, дерьма и крови, сражались и гибли – и душа Генриха воспаряла к небу: Бог был на его стороне. Черпая силу в этой уверенности, английский король вел войско на врага.

* * *

Ланферель, с силой размахнувшись, сделал выпад, как вдруг чья-то алебарда жестко и мощно зацепила его за левый наплечник и потянула назад, нацеленный удар пришелся мимо сэра Джона. Ланферель, устояв на ногах, развернулся к новому врагу и вдруг замер.

Алебарда, которой его оттащили от сэра Джона, теперь оказалась приставленной к его рту, копейный наконечник прижимал губу к зубам. Напротив Ланфереля стоял Хук.

– В прошлый раз, когда вы дрались, он дал тебе встать, – напомнил Хук. – Может, отплатишь тем же?

– Мы в бою, а не на турнире, – сдавленно проговорил француз: приставленная к зубам алебарда мешала говорить.

– А если бой – что мне мешает тебя прикончить?

Сэр Джон поднялся с земли, но не вмешивался, лишь наблюдал за происходящим.

– Мелисанда тебя не простит, – ответил Ланферель и, увидев сомнение в глазах Хука, подобрался было для удара, но стальное жало уперлось в зубы, поранив верхнюю десну.

– Давай попробуй, – пригрозил Хук.

Сэр Джон не сводил глаз с обоих.

– Только попробуй, – повторил Хук, не отрывая взгляда от лица француза. – Сэр Джон, он вам нужен?

– Он твой, Хук.

– Ты мой, – сообщил Хук Ланферелю.

– Je me rends[33], – признал тот, выпуская из рук алебарду.

– Шлем долой, – велел Ник, отводя окровавленный клинок от лица француза.

Ланферель снял шлем, кольчужный капюшон и кожаный подшлемник, длинные черные волосы рассыпались по спине. Отдав торжествующему Хуку правую перчатку, француз позволил увести себя в тыл, где лучники стерегли остальных пленных.

– Не связывай мне руки, – попросил враз осунувшийся Ланферель.

– С чего вдруг?

– Я знаю, что такое честь, Николас Хук. Я сдался в плен и даю слово, что не буду вступать в бой и не попытаюсь сбежать.

– Тогда жди здесь.

– Буду ждать, – пообещал француз.

Хук крикнул пажу, чтоб Ланферелю принесли воды, и вернулся на поле, где в очередной раз стихала битва. Второму полку повезло не больше первого: пополнив груды трупов новыми телами, уцелевшие французы потянулись через пашню к северному концу поля, оставляя за собой погибших, раненых и пленных. Сотни пленных. Герцоги, графы, бароны и рыцари в заляпанных грязью и кровью налатниках стояли в тылу английского войска и, едва веря своим глазам, наблюдали, как остатки двух французских полков бредут прочь с поля битвы.

Оставался третий полк. Под развевающимися на ветру знаменами латники, садясь на коней, посылали оруженосцев за длинными пиками.

– Стрелы, – шепнул Хуку святой Криспиниан. – Тебе понадобятся стрелы.

День еще не закончился.

* * *

Мелисанда ждала.