Азиат

— Вы, конечно, знаете, что Огинский был польским дипломатом… Он перешел на сторону Костюшко, возглавившего освободительное движение против российского самодержавия. Передал ему свои и государственные деньги… командовал повстанческой частью…

— Да что вы говорите! — не смог удержаться от радостного восклицания Мишенев. — А кроме «Полонеза» он что-нибудь еще написал?

— Несколько патриотических песен и марш…

На этом Клеон оборвал рассказ об Огинском, убедился, что прибыл именно тот самый человек, которого ждал. Он представился:

— Петр Ананьевич Красиков. Недавно я совершил своего рода артистическое турне по России, знакомился с «искровскими» группами на местах.

— Герасим Михайлович, — горячо пожал ему руку Мишенев. — По паспорту я Муравьев…

— Знаю, хорошо знаю, дорогой товарищ. О вас меня известили самарцы.

Петр Ананьевич спросил, как доехал, осведомленно заговорил о работе Уфимского комитета, поинтересовался, с кем встречался в Самаре.

— С нашим уральским Марксом, — с удовольствием отозвался Герасим Михайлович, — до того лишь был наслышан о нем.

— Арцыбушев! — промолвил с необычайной теплотой и уважением Красиков. Ему ли не знать своего лучшего друга, с которым тесно сошелся в Красноярске по революционной работе десять лет назад. Арцыбушев тогда уже организовал марксистский кружок политических ссыльных и поразил их глубокими знаниями трудов Маркса. Он был близко знаком с Ванеевым и вместе с ним пропагандировал марксизм среди молодежи.

— Замечательный человек, — с гордостью сказал Красиков. — Уже успел прослыть уральским Марксом. И не удивительно! Поразительное внешнее сходство. Василий Петрович отличный знаток Маркса. Цитирует «Капитал» страницами наизусть. А в прошлом — курский помещик. Еще в эпоху вхождения в народ отдал свою землю крестьянам, а сам обрядился в зипун и пошел по деревням с пропагандой.

— Не знал.

— А надо бы знать, — рассмеялся Красиков. — Дважды ссылался в сибирские тундры. В первый раз совершил фантастический побег: прошел прямиком тысячеверстную тайгу к Великому океану. Во второй ссылке начал изучать «Капитал»…

— Просил кланяться.

— Спасибо. А теперь о самом главном…

Являясь членом Организационного комитета по созыву Второго съезда РСДРП, Красиков выполнял ответственное поручение: он переправлял через границу делегатов.

— За кордоном бывали? — спросил Красиков.

— Нет.

Петр Ананьевич объяснил Мишеневу дальнейший маршрут, посоветовал, как лучше добраться до Женевы, как вести себя за границей.

— А костюм ваш, извините, не годится, — заключил он. — Переоденемся на европейский манер.

Красиков тут же достал из гардероба приготовленную одежду и, предложив Мишеневу выбрать необходимое, вышел.

Шляпа, рубашка с тугим воротничком, узкие брюки и ботинки сразу преобразили Герасима Михайловича.

— Пришлись по росту? Ну и отлично. Теперь можно в путь-дорогу, — сказал, входя, Петр Ананьевич. Он назвал пункт переправы и повторил: — Не забудьте, к кому обратиться в Берлине.

…И вот теперь в двух-трех верстах граница. В улочке, поросшей густым подорожником, гоготали, хлопая крыльями, гуси, опьяняли травы, смешанный лес, дремучий и нетронутый, вплотную подступал к деревеньке.

Сюда Мишенев добрался без происшествий. Когда они с провожатым едва заметной тропой вышли к околице, тот, указав на крайнюю хату, запрятанную в буйной зелени разросшегося сада, попросил переговорить с хозяином и дождаться его возвращения.

Улочка была безлюдна. Мишенев догадывался, что в такую напряженную пору крестьянской жизни весь взрослый люд занят на сенокосе. Он дошел до хаты, крытой соломой, незаметно огляделся. Изнывая от жары, расстегнул тугой воротник, освободился от галстука и подумал: «Забрести бы в дремотный лес да утолить жажду черничкой! Едва ли в такой час возможен переход на ту сторону!..» Но остановился. Как было сказано провожатым, у частокола окликнул:

— Эй, хозяин!

Створку окна толкнул от себя пожилой, рябоватый мужчина в расстегнутой рубахе.

— Что угодно господину?

Мишенев махнул рукой в сторону околицы.

— Заходь…

Маленький дворик был усыпан куриным пером. Хозяин, попыхивая трубкой, оглядел Мишенева, потер затылок и, не вынимая изо рта трубки, деловито сказал:

— Пятьдесят рублей.

— А дешевле?

— Зачем торгуешься? — он строго взглянул, постучал трубкой по ногтю большого пальца, дав понять, что рядиться не намерен. — На той стороне куплю билет до Берлина и посажу в вагон… Наше дело тоже опасное, наперед не знаешь, как повезет.

И отошел. Занялся длинной телегой с высоким разваленным кузовом — рыдваном. На таких в уральских деревнях перевозят сено и снопы с полей. Хозяин снимал колеса, смазывал оси и втулки дегтем. Все это он делал сноровисто, не торопясь.

Мишенев, подняв из колодца бадейку, с жадностью припал пересохшими губами к холодной воде, отдышался и присел на сруб.

Когда собирался в дорогу, все казалось куда проще, хотя понимал, что опасно. Анюту попросил его не провожать. Она все напутствовала: «Береги себя, береги!» Заверил: вернется целым и невредимым.