Азиат

— И болеть, Дмитрий Иванович, не будет. Сытый голодного не разумеет.

— Вот кабы всем нам, Михалыч, обрушиться на эту нужду.

— Собраться надо, потолковать.

Незаметно наступило и лето. В прошлые каникулы Мишенев выезжал в родные места, встречался с ссыльными, жившими в губернском центре. Они держались ближе друг к другу и составляли свою колонию. Все находились под гласным надзором. Однако это не мешало им вести довольно независимый образ жизни: терять-то ведь было нечего — ссыльная жизнь в одном городе ничем не отличалась от ссыльной жизни в другом. Мишенева тянуло к ним. Однако на этот раз он задержался в Рудничном. Хотелось поближе сойтись с рабочими, послушать, лучше узнать их.

По утрам глубокая и широкая рудничная яма освещалась солнцем только с одной стороны, другую окутывал мрак. Исполинской лестницей спускались уступы с верхнего края ямы. До позднего вечера во всех углах рудника раздавался стук кайл, шум отваливаемых глыб, топот лошадей, крики и брань рудовозов. В воздухе повисали густые облака пыли, дышать было нечем. Солнце накаляло камни, и в яме стояла изнурительная духота.

Даже в часы, когда рудокопы поднимались на край ямы, чтобы съесть принесенный в узелках скудный обед, рудник не смолкал. Штейгер заряжал динамитом выбуренные в твердых породах шпуры, и гулкие взрывы сотрясали землю.

Герасим подсаживался к рудокопам, заводил житейские разговоры. Спрашивал, сколько вырабатывают, каковы заработки.

— От того, что получаем, сытым не будешь, — пожаловался как-то сутулый, обутый в лапти рудокоп, по прозвищу Ворона, похлопал себя по животу, подтянул домотканые портки.

— Конторщики удержанья делают, шиш заместо заработка получаешь, — добавил другой. Он вытянул сжатую в кулак шершавую руку с набухшими венами: — А долги, как грибы после дождя, растут и растут!

Герасим чувствовал свое бессилие чем-либо помочь. А помочь надо было. Не могла же дальше продолжаться такой беспросветной, беззащитной их жизнь!

Мишенев попросил Ворону показать расчетную книжку. Тот полез за пазуху, вытащил грязную тряпку, развернул ее на коленях избитыми и огрубевшими пальцами.

— Погляди-ка, может, рупь-добавка к получке вылупится…

Герасим смотрел одну, другую, третью книжки и видел — удержания за припасы и аванс были, действительно, велики — рудокоп получал на руки рубль-полтора или совсем ничего, а долг за ним все прибавлялся и прибавлялся.

— Вот и рассуди по справедливости, Михалыч, — попросил его отвальщик Кирилыч и с горечью заключил: — Жить-то каково ноне? А без работы брюхо и вовсе затоскует… Разберись, Михалыч, что к чему, помоги…

«Разберись, Михалыч», — повторил тогда про себя Герасим, но чувствовал себя бессильным. Растерявшийся от такой вопиющей несправедливости, Герасим не знал, что ему следовало делать, с чего начать. Рудокопы после обеда спустились в яму, откуда клубилась едкая пыль, а он постоял еще немного и направился в контору. Надо было бы встретиться с Огарковым и поговорить. Павел Васильевич Огарков — инженер-изыскатель сочувственно относился к рудокопам, пользовался у них доверием. Герасим бывал дома у Огаркова, заходил за свежими газетами, брал книги из его библиотеки, хорошо подобранной из русских и европейских писателей.

А тот и сам шел ему навстречу. В фуражке с горным знаком и кокардой, с накинутой на плечи тужуркой с золочеными пуговицами, он был красив, полон сил и энергии.

— Павел Васильевич, — начал с ходу, — объясните, пожалуйста, почему такие большие удержания с рудокопов?

Огарков пожал плечами.

— Тоже удивляюсь. Доказываю управляющему, но он… — инженер только развел руками.. — Долги можно списать…

Огарков присел на крупный кварцитовый валун, каких много у подножия Шихана, и задумчиво посмотрел на плоскую южную сторону скалы, обращенную к Успенскому руднику. Она была поката, поросла, словно шерстью, мхом и мелким, редким ельником. Северная же сторона представляла голую, почти отвесную стену, изрезанную глубокими трещинами. Шихан походил на понурую человеческую фигуру.

— Есть у нас на приемке руды в пожог балансирные весы, — сказал Огарков, — показывают всегда минимальный вес, на который установлены. Да, ми-ни-мальный! В забое не могут угадать, сколько же нужно грузить в колышку-таратайку руды, чтобы она в обрез перетянула плечо весов… — Огарков выбросил вперед руку, как бы показывая плечо этих весов, — грузят колышку всегда с «походом». «Поход» обнаруживается, к сожалению, не здесь, а на заводах, где привезенная руда взвешивается с точностью до пуда. И вот, извольте знать, Герасим Михайлович, количество руды, перевезенной в заводы превышает числящуюся в пожогах процентов на десять. Каково! Выходит, на каждый миллион пудов руды в пожогах излишек выражается в сто тысяч пудов! Чтобы наработать столько руды, заводоуправление должно было бы уплатить дополнительно 1200 рублей, а фактически не платит ни копейки…

— Это же грабеж среди белого дня, — изумился Мишенев.

— Вопиющая несправедливость, Герасим Михайлович. Все ее понимают, но никто ничего не делает. А этих денег хватило бы, чтобы погасить казне рудокопские долги…