Азиат

— Легок на помине, — Мария Петровна развела руками. Егор Васильевич снял очки, протер их, снова водрузил на переносицу, протер мокрую бороду. И только после этого поздоровался за руку сначала с женщинами, а потом с Мишеневым.

— Привет первой ласточке на саратовской земле! — сказал он, вкладывая в эти слова определенный смысл. Мишенев был первым в городе, кто мог передать впечатления непосредственного участия в работе съезда.

— Ждали тебя, как солнечный луч в непогоду.

— Проясните, что за границей делается, — попросила Голубева.

До нее просочились слухи об окончательном расколе. Зная Ленина, Мария Петровна острее восприняла напряженную обстановку в Центре.

— Скажу, все скажу, дорогие товарищи, но прежде всего хочу поблагодарить вас за вашу заботу о жене. Анюта не забудет ее никогда.

— Так уж «не забудет никогда», — рассмеялся Барамзин. — Ну, а если серьезно, то, честно говорю, удивила меня Касатка и смелостью своей и непосредственностью. Боевое крещение, первый экзамен Анна Алексеевна выдержала молодцом.

Появился Володя Антонов в форменной фуражке и шинели с блестящими пуговицами. Войдя в комнату, он неловко переминался с ноги на ногу, пока Пятибратов запросто не сказал:

— Не топчись, Волька. Раздевайся, и будем знакомиться.

Антонов быстро сбросил шинель и остался в гимназическом мундире, подчеркивающем ладную, широкоплечую фигуру юноши. Он громко поздоровался и, все еще робко, подойдя к Мишеневу, которого видел впервые, представился:

— Володя Антонов.

— Очень приятно, молодой человек.

Саша накрывала стол. Ей помогала спокойная, но спорая в движениях Голубева. Мария Петровна, к случаю, вспомнила:

— Белая скатерть мне всегда напоминает застолье в доме Ульяновых. Вот так же, почти каждое воскресенье, мы собирались на чаепитие. Нас смущала белоснежная скатерть на столе. Я иногда заливала скатерть чаем, к огорчению Марии Александровны… Сашенька, предупреждаю: могу по старой привычке капнуть варенья или плеснуть чаем из блюдца.

— Лучше не надо, Мария Петровна, — ответила, улыбаясь, Саша.

— Постараюсь. — И, совсем не желая этого, на самом деле капнула на скатерть. — Это что-то уже роковое, — улыбнулась Голубева сконфуженно, — виновата белая скатерть…

Оживление, вызванное шуткой, настроило всех на домашний, семейный лад. Слушали Герасима Михайловича легко, непринужденно. Пятибратов и Волька Антонов допытывались, почему произошел раскол, а Марии Петровне и Егору Васильевичу хотелось больше услышать о самом Ленине.

И как ни велико было значение всего, что происходило на съезде, все, что произошло уже после отъезда Мишенева из Лондона, интересовало собравшихся за столом не меньше. Особенно увлечен был Антонов: перед ним открывался новый, совершенно неведомый мир. Взгляд его перебегал с одного на другого. Лоб морщился. Волосы на макушке топорщились.

Яков Степанович наблюдал за парнем.

— Слушай, Волька, и вникай.

— Позвольте спросить.

— Спрашивай, спрашивай, молодой человек, — с улыбкой отозвался Мишенев. В Антонове он узнавал себя в семинарские годы.

— Столько нечеловеческой, тяжелой работы, опасностей — и неужели все впустую?

Сидевший рядом Пятибратов похлопал гимназиста по плечу, дескать, давай, давай продолжай.

— К чему такие разногласия в партии? У нас же главный и общий враг — царизм. Это похоже на мелкие внутренние распри…

— Нет, Володя! — поспешил ответить Барамзин. Он встал из-за стола, прошелся из угла в угол по комнате покачивающейся походкой, остановился. — Это не распри, а борьба за будущее партии, за будущее революции. Она началась задолго до съезда. Разве проповедь экономизма в «Кредо» и отповедь его в «Антикредо», что мы, семнадцать социал-демократов во главе с Ульяновым, подписали в сибирской ссылке, не были существенным разногласием? Здесь тоже могло показаться: мелкие распри в русской социал-демократии! Подспудно давно зрели, так называемые распри… Вот что важно тебе понять.

— Даже очень важно! — подхватил Пятибратов. — Рабочие у меня спрашивают: «В чем дело, почему у партийцев нет единства во взглядах, одни тянут к большевикам, другие, — к меньшевикам?»

— И у меня об этом спрашивают наши железнодорожники, — прервал его Антонов.

— Нам нужна боевая организация профессиональных революционеров, железная партийная дисциплина в их рядах, — сказала Голубева, развивая мысль, выраженную Барамзиным. — Когда идет продолжительная и упорная борьба, то всегда вырисовывается главное. Это главное остается за большевиками, за Лениным, несмотря на распри и на то, что сейчас меньшевиков поддерживает Плеханов…

Мария Петровна знала об этом из полученного зашифрованного письма Крупской. Такое же письмо получил и Уфимский комитет перед отъездом Герасима.

— Вот самые последние доказательства, — Мишенев достал из кармана «Искру»…

— Это в пику Ленину, — отозвался Егор Васильевич. — И мы должны высказать свое отношение к статье и газете: не тем пламенем горит теперь «Искра».

— Мы должны направить в редакцию письмо, выражающее наше мнение, — сказала Голубева.

— От имени нашего комитета? — уточнил Барамзин.

— Конечно.