Азиат

— Надо оглядеться. Лучше всего в воскресенье.

— Ясно.

— Где-нибудь в лесу, — предложил Герасим.

— А мы обговаривали. Встретимся на даче Лидии Ивановны.

В окна горенки заглядывал уже яркий, как петушиный хвост, закат, раскинувшийся в полнеба. По улице замелькали человеческие фигуры. Вечерняя смена шла на работу. Спохватился и Валентин Иванович.

— Мне на вечеровку. А ты пока побудешь у меня. Наберешься сил до воскресенья.

…Вечером Герасим Михайлович навестил Дуню. Хотелось о жене знать подробнее. Можно было бы сходить и к родному брату Анюты, жившему в Северной слободе. Наверняка жена побывала у него перед отъездом. Сергей Алексеевич Афанасьев работал в железнодорожных мастерских. Он снимал комнату в доме церковного старосты Минькова. Этот адрес — Малая Александровка, дом Минькова — был явочным и известен «Искре». На него шла корреспонденция из редакции для Уфимского комитета.

Но пойти к Афанасьеву Герасим не решился. Сначала, считал, побывает у Дуни, а если будет нужно, попросит ее сходить к Сергею Алексеевичу.

По пути в Нижегородку, рабочую слободу, он зашел в булочную, купил бубликов племянникам — Николаше с Катюшей. Дуня встретила упреком: долго не бывал, совсем забыл родную сестру. Племянники радостными возгласами поприветствовали дядю и занялись бубликами.

Подтягивая уголки ситцевого платка, сестра скороговоркой произнесла:

— Что-то долгонько ездил в этот раз…

— Долгонько, Дуня, — согласился Герасим, обхватив ее за плечи. — Почитай на краю света был.

— Не нравятся мне твои долгие отлучки из дому. Проездишь и не приметишь, как Галка-то невестой вырастет.

— Ради ее будущего счастья и езжу, Дуня, — он тепло посмотрел на племянников, сладко жующих бублики. — Ради всех их. Пусть насладятся свободной жизнью.

Сестра укоризненно покачала головой.

— Не сносить тебе буйной головушки, Герася, не сносить! Анна-то все тревожилась — вестей от тебя не было. Хоть бы написал откуда-нибудь…

Мишенев тяжело вздохнул.

— Анюта с Галочкой здоровы были?

— Здоровы. Анна-то после твоего отъезда сначала на барсовской даче жила, а потом тоже, как ты, в дорогу пустилась. Сказывала, по фельдшерским делам поехала, и вот задержалась… Ты не пускал бы ее. Она опять отяжелела.

Герасим хитровато улыбнулся.

— Поберегу, Дуня. Ты права.

— Разговорилась я и про самовар забыла.

Мишенев попридержал сестру за руку.

— Не беспокойся. Уже чаевничал у Хаустовых. А где Прокофий?

— На вечеровке. Где же ему еще быть-то?

— Все такой же неподвига?

— Хватит переживаний за тебя.

Прокофий Борисов, муж Дуни, тоже работал в железнодорожных мастерских. У Герасима с ним были чисто родственные отношения. Чурался Прокофий разговоров о политике, всячески отнекивался. Говорил, чтобы не впутывал его в крамольные дела, что и без них жизнь коротка. Боялся сходбищ рабочих, потому, когда приглашали, — отказывался.

— Что Прокофий-то сказывает?

— Мало радостного. Все бунтарей вылавливают. Полиция дом за домом в Нижегородке обыскивала. Ищут какую-то типографию да склад литературы.

— Ничего не найдут, Дуня, кроме гнева и ненависти рабочих.

— Господи! — сестра сложила на груди руки, повела глазами на божницу. — Скоро ли это кончится, Герася? Опять начнут арестовывать, сажать в каталажку. Сколько сирот-то останется?

Мишенев задумался. Значит, новый губернатор продолжал свирепствовать. Надо быть настороже. Убитого помпадура сменил не менее жестокий и коварный. «Девочку» все ищут. Пусть ищут. Типографию не найдут. А вот аресты? Тут надо держать ухо востро.

— Дома побудешь, — вдруг спросила Дуня, — али опять в дорогу?

Он не мог обманывать сестру.

— Побуду, а там опять в путь. Ты же знаешь — работа моя разъездная… Анюту непременно дождусь. Соскучился по ней и Галочке. — И тоже в свою очередь поинтересовался: — К Афанасьевым не наведывалась?

— Была разок. Сергей-то Алексеевич твоего поля ягода — разные книжки почитывает.

— К нему не заглядывали?

Дуня поняла, о чем спрашивал брат, перекрестилась.

— Бог миловал.

— Порадовала ты меня, — и попросил: — Забежала бы завтра вечером, спросила, нет ли почты для меня.

Дуня только покачала головой.

— Ну, я пойду.

— Чайку выпил бы.

— В другой раз, — и торопливо вышел.

Лидия Ивановна с детьми жила на даче Барсовых, верстах в четырех от города. Здесь изредка собирались комитетчики. Мишенев, не раздумывая, окольными путями пошел на дачу. Надо было сегодня же навестить Бойкову. Он виделся с нею перед отъездом в Женеву.

В пышных волосах Лидии Ивановны гуще стала седина. Значит, нелегко было и тут. Она искренне обрадовалась появлению Мишенева.

— Сердце изболелось, Герасим Михайлович. Участились аресты наших людей. Из кружка Горденина взяли четверых, — назвала их по фамилии. — Занятия пришлось прекратить, но это не спасло Горденина. Должно быть, завелся провокатор.

Герасим знал кружковцев Горденина. Спросил:

— А Максима Иванова не тронули?

— Нет, — отозвалась Бойкова, — это и подозрительно.

— Не нравился он Горденину, — признался Герасим Михайлович, — не внушает и мне доверия. Уж больно любопытничает, знать больше хочет, чем полагается.

— Неосудительно. Не обидеть бы человека подозрением.