Азиатская Европа (сборник)

Для Рима, мечтавшего вернуть себе господство над миром, такой Георгий представлял опасность. Отсюда иезуитское искажение его жития и всей истории Великой Степи, шедшее веками. Вода точила камень, червяк подтачивал дерево, каждый делал свое дело, пока, наконец, великий духовный подвиг не был низведен до примитивного убийства, а Степь — в сборище кочевников.

И только у кипчаков — в их апокрифах — святой Георгий по-прежнему остался утверждающим на земле имя Тенгри. К истинным святым не прилипает ложь! «Поборником веры», «непобедимым страстотерпцем» запомнили его степняки.

Селение Джалган

В селение Джалган я попал с трудом. Место, выбранное для жилья, — самое неподходящее во всей округе: на вершине горы, дорог нет, пашен нет, с пастбищами плохо. Однако живут люди, и живут очень давно.

Сюда добираться лучше на вездеходе. И не в любую погоду. Очень неудобное место, хотя рядом равнина, хорошие горные склоны, вода. Но Джалган стоит именно там — на вершине горы! И задачи у него всегда были иными, чем в других окрестных селениях. Джалган — охранник, страж святых мест. Об этом здесь знают все.

Обитатели селения живут как бы в стороне от всего остального мира. Будто другой народ с другой планеты. Кто они? Остается только гадать. На подъезде к селению я обратил внимание на старинное кладбище, здесь были памятники, почти ушедшие в землю, были и неплохо сохранившиеся. По их форме я понял, что в селении когда-то главенствовала персидская культура. Джалганцы говорят на фарси. Правда, их «фарси» не понимают ни персы, да и никто другой на свете. Самостоятельный язык? Самостоятельный народ? Возможно. В Дагестане такое не в новинку.

Когда я поинтересовался их национальностью, сказали, что азербайджанцы. И добавили: «По паспорту». Но ни по языку, ни по культуре на азербайджанцев они не походят. Селение по духу иное. Низкие глинобитные домики с плоскими крышами и с окнами, выходящими во двор, глухие каменные ограды указывали скорее на Афганистан. И люди с выразительными, очень своеобразными лицами походили на афганцев (пуштунов). Здесь всюду был Восток, Кавказ, но Кавказ особенный.

Время давно застыло в Джалгане: улицы принадлежали пятнадцатому или даже десятому веку. Лишь электрические столбы возвращали воображение в реальность. Селение напоминало огромную площадку, где готовились к съемке фильма…

Первой, кого мы увидели, была женщина, она откуда-то снизу несла кувшин с водой. Приезд незнакомых насторожил ее. Конечно, разговор не получился. Виной тому был не языковой барьер, а ее правильное мусульманское воспитание — она не имела права останавливаться перед чужаками.

Один из немногих уцелевших памятников Кавказской Албании, страны, которая своим появлением обязана Степи и Великому переселению

Второй собеседник был поприветливее. Им оказался пожилой крестьянин, возвращавшийся с поля в уснувшее от летнего зноя село. Пригласил в дом, где за чаем поговорили «о том, о сем» — на Востоке не принято набрасываться с вопросами и просьбами. Нужно неторопливо побеседовать с хозяином, дать ему почувствовать в вас гостя, и, только поняв, что вы за человек, собеседник сам решит, помогать вам или нет.

Слух о нашем приезде пошел по Джалгану, беспроволочный телеграф заработал. Одному соседу потребовалось что-то срочно спросить у нашего хозяина, и он, извиняясь, отозвал его от стола, за которым мы сидели. Вернее, сидели мы не за столом, а на глинобитном полу, где прохлада камня хорошо чувствовалась и была желанной. Перед нами лежала пестрая скатерть, на которую хозяйка поставила пиалы, банку с сахаром и ломтики сыра на тарелке… Потом пришли еще какие-то люди, потом мы вышли в сад, где ветки деревьев прогибались от зрелой черешни… К нам явно присматривались.

— Есть у нас пир, — услышал я наконец долгожданное. (Пир — это святое место.)

Могила святого воина — самое почетное в Джалгане место. Оно рядом с мечетью. Когда-то над могилой возвышалась часовенка, ее отметил и Фавст Бузанд. С веками часовенка разрушалась, ее восстанавливали вновь — сейчас лишь стены остались от нее. Да старая-престарая смоковница, которую по давней традиции высаживали около святых мест.

Конечно, это совсем не та смоковница, не первая — она ее внучка-правнучка. Тоже, как и часовенка, старела, ее заменяли новой. Прошли же, слава богу, почти тысяча семьсот лет. Неизменным оставалось лишь каменное надгробье, над которым не властны ни стихия, ни время. В узком проходе полуразрушенных стен лежал камень, будто отполированный с одного бока: за века ладони и губы паломников оставили на нем свой, очень заметный след… Вере человеческой уступают даже камни.