Азиатская Европа (сборник)

А за Московское княжество разгоралась нешуточная торговля. Запад не скрывал интерес к этой новой, нарождающейся единице на политической карте Европы, он смотрел на нее как на свою собственность или — как на возможную добычу. Все зависело от случая. Успехи Руси, ее победы были нужны в первую очередь Западу, они поднимали ставки в игре большой политики, в которой пешку проводили в ферзи. Каждый из игроков старался по-своему сделать это. Восток и Запад не скупились.

Это, очевидно, и было «стояние на Угре» 1480 года, которое русские историки превратили в очередную легенду о несостоявшейся битве. «Стояние» проходило вдали от Угры. И сошлись там не военные, а политические силы, московский князь к ним не имел отношения, он оставался пока пешкой, стоящей в стороне и еще не проведенной в ферзи…

В той картине крайне запутанных событий проступает и другой, почти «незаметный» нюанс, то был знак эпохи, которая не закончилась в России до сих пор. Послом московского князя в Риме стал некто по имени Иван Фрязин, он правил царские грамоты. На самом деле, как следует из западных текстов, то был итальянец Жан-Баттист делла Вольпе, тайный агент папы.

Он первым из европейцев стал русским, приближенным московского князя. Не удмуртом, не коми, не марийцем, именно русским! Его примеру последовали тысячи католиков из разных стран, члены папских орденов. С них началась идеологическая агрессия, но ее никто из именитых российских историков даже «не заметил». А она вызвала на Руси и Смутное время, и уход в небытие династии Рюриковичей, и Октябрьский переворот 1917 года… Больше того, с нее началась Россия!

«Заметить» было трудно, потому что российские историки часто сами становились участниками той диверсии, возможно, того не ведая. Например, В. О. Ключевский, знаменитый историк XIX века, он получил духовное образование в Пензенской епархии, где четко обозначила себя школа иезуитов и штундистов. Его кандидатская диссертация на тему «Сказания иностранцев о Московском государстве» имела западный взгляд на оценку событий.

Этот же подход свойственен другим работам маститого автора, где арианство Руси превращено в христианство греческого толка; где информация о Древней Руси тщательно просеяна через западное сито, так, что не оставляет желания для возражений — настолько откровенны фантазии людей, по заказу которых писал Ключевский. О тюрках, о Дешт-и-Кипчаке автор даже не упоминает, нарочито придерживаясь ложной иезуитской модели истории Руси, основанной на теории славянства… Разве это наука?

То и была обратная сторона «русской карты», позволявшая любому иностранцу, любому проходимцу войти в Москву, в ее власть. Требовалось назвать себя русским и взять новое имя. Что было куда проще, чем стать удмуртом или марийцем, где требовалось знание языка и обычаев. У русских не было пока ни языка, ни обычаев. Все на Руси были русскими. Все одинаковыми.

12 ноября 1472 года русской назвали гречанку Софью Палеолог. По свидетельству современников, она с тех пор правила в Кремле, решая государственные проблемы у себя в спальне. «Государь наш сам-третий у кровати всякие дела делает», — стали говорить на Руси о своем великом князе, который великим уже не казался. Хитрая, властная женщина учила мужа уму-разуму по «собиранию» Руси, она внушала ему представления о политике, о государстве, о «славянстве». Это и отразил русский Судебник, перевернувший всю внутреннюю политику вассального государства.

Внешне же византийское присутствие выразилось в увеличении пышности, во введении придворных церемоний, в отдалении князя от бояр и дворян, в «появлении» на Руси славян… Вот она, тень Византии.

Иные русские устремились к ней, как к оазису в пустыне, а иные невзлюбили великую княгиню за ее страсть к интригам, к протекции западным торговцам, откровенно обворовывавшим Русь. «Как пришла сюда княгиня Софья, так наша земля и замешалась, пришли нестроения великие, как у них в Царьграде при их царях». Новую правительницу презрение аристократов совсем не волновало, она, не скрывая, брезговала ими.