Азиатская Европа

…После колонизации Дона в Москве очень страдали стрельцы, в которых жила любовь к патриархальности. Их родственников, донских татар, уничтожали, обращали в крепостных. Самих стрельцов, пользовавшихся привилегиями, тоже теснили, склоняя к новой вере. Им, например, запретили торговать, заниматься ремеслами, пока не станут христианами… Кремль исподволь провоцировал стрелецкий бунт. Сам вызывал его.

Он играл на отчаянном положении армии, состоящей из наемников, для которых Москва со Стрелецкой слободой стала родиной. Им, безденежным и бесправным, просто некуда было деться: на Дону чужие и здесь не свои.

Бунт стрельцов был важен в первую очередь иезуитам, которые задумали создать новую русскую армию, но, не уничтожив старую, сделать это было практически невозможно: оружие находилось все-таки в руках стрельцов. Они, эти татары-наемники, которым следовало платить, были не нужны царю. Ему объяснили, что солдат можно набирать и из славян, ничего не стоящих казне. В той простой истине скрывались мотивы стрелецкого бунта.

Стрельцов поднимали, чтобы уничтожить. Ведь иезуиты вели Россию на роль поставщика «пушечного мяса» для Европы. В этом состоял их «стрелецкий» интерес.

То был момент потерянной Истины, повернувшей политику Московии на сто восемьдесят градусов. Независимую державу Ивана Грозного, наследницу Золотой Орды и Дешт-и-Кипчака, превращали в европейскую казарму. Это, пожалуй, и есть преддверье Российской империи, будущий итог намечавшихся тогда перемен.

Царь Петр, провоцируя стрельцов, не понимал, что не в его руках составление повелений, которые будет выполнять армия. Страдающий «вязкостью» мышления, он вообще мало понимал происходящие события. В стране входила во вкус бюрократия, которая для выполнения царских указов получала открытый доступ к армии. Это было принципиально новым. Иностранцы, став столоначальниками, становились властителями не только славян, но и их армии!

Конечно, захватить Москву в 1698 году стрельцам не составило бы труда, но на государственный переворот они пойти не могли, и иезуиты отлично понимали это. Вовсе не потому, что среди стрельцов были их агенты, а потому, что наемники были скованы древней тюркской традицией, считали царскую власть незыблемой и священной.

Стрельцы хотели улучшить свою жизнь, а что сделать, не знали.

Лишь когда их лишили довольствия, когда они вдоволь наголодались, тогда выступили. Но не против царя, а против бояр и иноземцев… В тот день по приказу царя арестовали сотни людей, подвергли пыткам. Доносы и розыски задевали, разумеется, в первую очередь противников Запада. Православный люд в страхе даже пригнулся: публичные казни в Москве шли с утра до вечера. Потоки крови, предсмертные крики осужденных пронизывали городскую тишину… пять месяцев не убирали виселицы, пять месяцев не отдыхали палачи.

Кремлю важно было в очередной раз смять славян, взрастить в их сознании мысль о всесильном царе-императоре, которому все должны служить бескорыстно. То была кровавая политика страха, она не могла не привести к нравственному падению славян, к духовному их обнищанию, что, собственно, и случилось в 1721 году.

А иного и быть не могло.

Стрелецкий бунт от утверждения Святейшего синода, который взял в свои руки управление Русской церковью и объявил царя императором, отделяло два десятилетия. Но каких! За те годы страна стала другой — помнящей казни, карательные экспедиции, она теперь боялась прогневить не Бога, а всесильного царя-императора. То был народ, потерявший веру.

Бог, на служении Которому прежде строилась мораль общества, отошел на второй и даже на третий план. Страх теперь заботил людей. Страх, который сбивает в стадо. Один лишь этот факт достоин размышлений и выводов, а были другие, тоже выразительные, которые и складывали картину правления Петра Великого… Чему удивляться и что здесь обсуждать, если дела Церкви принял синод, во главе которого восседал Стефан Яворский, поляк, католик. И первым своим решением глава нового Духовного приказа упразднил должность патриарха. Не нужна! Потому что есть папа римский.