Азиатская Европа

Аттила любил царские охоты, на них приглашались лишь избранные, а участвовали — единицы. Охотились, как положено кипчакам, на конях. Медведей, кабанов, оленей били на скаку булавами или секирами. Собак на такой серьезной охоте не признавали. Но больше всего поразила европейцев соколиная охота.

Сок-кол — по-тюркски «навести руку», бер-кут — «принеси добычу». «Навещающие руку» птицы на глазах удивленных греков творили чудеса. Зорким своим глазом они выискивали уток, журавлей, поднимали их и накрывали влет. А потом возвращались на добрую руку хозяина.

А разве не заставляла содрогнуться слабонервных любимая забава кипчаков — медвежий бой? На огороженное место выпускали дикого медведя, и к нему выходил удалец с ножом в руке или рогатиной. В мгновение броска требовалось осадить зверя железом. Одним ударом, в самое сердце, чтобы собравшийся народ смог приветствовать победителя. Так закалялись кипчакские воины! Так они забавляли себя.

Особую любовь народа снискали удальцы, объезжавшие скакунов, в диких скачках укрощая их норов. Скачки, игры были обязательны на праздник. Как и борьба на поясах. Парни выходили в круг, разумеется, не из-за крупного барана (традиционный приз победителю!), а чтобы себя показать и проверить соперника.

Тюрки всегда умели что-нибудь придумать, без дела сидели редко… За столом, например, когда разговоры переговорены, начинался спор — кто сломает берцовую косточку только что съеденного барана. Надо заметить, занятие не для слабых рук. Находились умельцы, которые опять же на спор ударом кулака убивали быка. Важно было знать, куда бить. И иметь хороший кулак. А завалить бычка обязан был любой уважающий себя мужчина — будничное дело.

За великую честь почиталось участие в кулачном бою, не каждого допускали к этой забаве. Бились себе в утеху. Начинали бой мальчишки, до первой крови. За ними сходились парни постарше, парами или стенка на стенку. И лишь потом, согревшись зрелищем, поднимались истинные бойцы. Упаси бог, если кто-то нарушит священные правила кулачного боя, — не тешить ему больше себя никогда. За это и убить могли тут же, на месте.

Может быть, и не стоило столь подробно описывать жизнь и быт царя Аттилы, если бы читателю были известны подробности о нем. «Аттила (?—453), предводитель гуннов с 434 года. Возглавил опустошительные походы в Восточную империю (443, 447–448 годы), Галлию (451), Северную Италию (452). При Аттиле гуннский союз племен достиг наивысшего могущества».

Вот и все, что говорит россиянам Большой Энциклопедический словарь о великом тюрке, олицетворившем Дешт-и-Кипчак. Аттила тоже погиб из-за своей излишней доверчивости… Историки умалчивают, кто была та красавица по имени Ильдико, на которую положил взгляд любвеобильный Аттила. Либо красавицу подослали римляне, либо действительно на все есть воля Неба. Словом, великий полководец в 453 году влюбился. А большая любовь не бывает без пира, без сладкой ночи.

Иордан пишет по этому поводу: «Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения… он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своем обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его. Так опьянение принесло постыдный конец прославленному в войнах королю».

Скорбь во все времена была одинаковой (наскальная живопись тюрков). В минуты траура люди обращались к Всевышнему, вспоминали предков

Императору Маркиану в далеком Константинополе явилось в ту трагическую ночь видение: он увидел во сне сломанный лук Аттилы.

Удивительное стечение обстоятельств! Но, зная лживость греков, их покушения на Аттилу, почему-то не хочется им верить. Смерть Аттилы принесла европейцам радость! Каждая буква Иордана дышит счастьем: «Настолько страшен был Аттила для великих империй, что смерть его была явлена свыше взамен дара царствующим».

Жестокое признание — читается через зеркало. Аттилу боялись и даже трагедию его восприняли как дар.

От горя народ Дешт-и-Кипчака обезумел, нелепая смерть вождя подкосила его. Как того требовал обычай, мужчины стали отрезать себе клоки волос и на лице делать глубокие надрезы. Умер великий воин! Его полагалось оплакивать не слезами, а кровью.

В Степи начался глубокий траур. В чистом поле разбили шелковый шатер, куда поместили останки безвременно ушедшего полководца. Отборнейшие всадники из войска его и день и ночь кружили вокруг шатра, отдавая дань памяти великому царю. Женщины на обряд оплакивания не допускались — их вопли потревожили бы воина.

После кровавого оплакивания началась «страва» (тризна) — грандиозное пиршество. Фантастическое зрелище: похоронная скорбь смешалась с безумным ликованием. Поразительна философия этого обряда — уходя, царь должен был видеть, что благополучие, оставленное им народу, не исчезло, счастливая жизнь продолжается.