Азиатская книга

Не глядя, не глядя, следишь, пока пьешь,
за жертвой, которую скоро убьешь, —
за временем. Длится годами
буддийская притча. А в притче воспет
расплывчатый образ, архат и аскет:
рассказывают о Готаме.

Скучающая соберется толпа.

И мышью под столиком юркнет стопа
в оранжевое одеянье.
В трактирной компании о «семенах
виджняны» толкует расстрига-монах
в надежде собрать подаянье.

Стакан за стаканом держа на весу,

увидишь промозглую эту весну;
как дождь поливает лачуги
предвечной окраины, где, хороня
не то бодхисаттву, не то короля,
усопшего просят о чуде.

А чуда все меньше. И хочется вдруг

кивать, соглашаться со всем, что вокруг,
признать, подавив ради тоста
к застольной патетике иммунитет,
что нет ни того, кого просят, ни тех,
кто просит, — но просьба зачтется.

2

Субхути[101]

дойдет до конца, разорветпоследние письма от тех, кто зовет
вернуться домой. Умоляют.
Но древом познанья оправдан побег,
и письма уже не тревожат, побед
над памятью не умаляют.

Нет-нет да всплывет еще памятный бред:

дворы, бельевые веревки, мопед,
привязанный к дереву бодхи.
В прихрамовый одноэтажный барак,
прихрамывая, поспешает дурак
со шваброй для влажной уборки.

В подгнившую дверь постучится и ждет,

и снова стучится. Никто не идет.
Но слышно: из внутренних комнат
доносится сдавленный чей-то смешок.
Дурак ставит швабру и лезет в мешок
с едой. Сторонятся, но кормят.

Потом соберутся, потянутся в храм

беззвучной шеренгой. Скользя по верхам,
свечу у изножья затепли,
как велено, прочих свечей не задев.
«Мы здесь, потому что в ответе за тех,
кем некогда были». За тех ли?

В сансаре, где знание не углубить,

где ближнего легче жалеть, чем любить,
оставь прозелитам-потомкам
свой главный трактат, комментаторский труд.
«Субхути, о чем говорили мы тут?»
О том, как, сливаясь с потоком,

сознанье не чуяло дна под собой

и, как за буек, ухватившись за боль,
топило ее своим весом.
И нищих напутствовал храмовый гонг,
и капля, вместившая Ганг и Меконг,
дрожала под бронзовым веком.

* * *