Азиатская книга

В отличие от Ушмы зона в Хорпии действовала до 1987 года. Когда-то последние из политзаключенных досиживали здесь свои сроки на правах «опущенных», как поведал один из «дедушек», известный в поселке по кличке Дед Махно. У Деда Махно мутные глаза и неряшливая длинная борода; одевается по-лагерному: грязная тельняшка, поверх тельняшки – свалявшаяся фуфайка, поверх фуфайки – две спецовки. Интересно, сколько ему лет? Получив первый срок «по мелочовке» чуть ли не в подростковом возрасте, Дед Махно провел в лагерях в общей сложности тридцать девять лет. Да и теперь они со старухой живут в избе, которая по своему интерьеру, страшной грязи и общему ощущению не особенно отличается от бараков. Его любимая история, рассказываемая в духе «скажи-ка, дядя, ведь недаром», – воспоминание о лагерном бунте. «Подожгли ихний барак, а тех, которые выбегали, у входа с заточками поджидали…»

Есть в Хорпии и другие колоритные личности. Например, два Владимира. Один из них, Владимир Б., тоже седобородый дедушка-зэк, родом откуда-то с Западной Украины. Он давнишний знакомый Влада и Наташи, несколько раз помогавший им добраться до отдаленных точек (то на лодке, то на дрезине). Манси Хандыбины принимают его почти за своего. Живет он с сыном Димой, в котором, говорят, души не чает. «Да и вообще добрейшей души человек, – подытожила Наташа, – если не считать того, что на его совести два или три убийства». В то время как жилистые руки Б. прикрепляют что-то к дрезине, Дима, круглолицый рослый увалень, заботливо отгоняет от отца неотвязных слепней.

Второй Владимир – бывший начальник лагеря. Сколько убийств на его совести, никто не знает. В свободное (послелагерное) время он «порешил» как минимум двоих: собственного зятя и какого-то приезжего (возможно, этнографа), ходившего всюду с записной книжкой и тем самым навлекшего на себя подозрение со стороны Владимира Иваныча: дескать, стукачок приехал. Между тем основное занятие бывшего начлага – «охранять режимную территорию», пусть и бездействующую.

– Что же вы тут охраняете? – не понял Влад. – Ведь половину бараков уже разобрали, а вторая половина сгнила, один БУР остался.

– А это ничего, – ответил, дохнув перегаром, «гражданин начальник». – Когда новых начнут пригонять, мы тут быстро всё отстроим.

Последний день пребывания в Хорпии был отведен для «деловых» визитов. Прежде всего надо было повидаться с Плюхами. Плюхерфельд, или Плюха, числится старостой («мэром») Хорпии и Бурмантово. Тетя Валя – его жена. Оба они – уроженцы этих мест, дети спецпоселенцев. Тетю Валю мучил давний, основательно запущенный диабет. Ситуация становилась действительно опасной, и жена мэра сама обратилась к Наташе за помощью. Вроде бы обо всем договорились, Наташа выхлопотала для нее прием в екатеринбургской клинике эндокринологии, но в назначенный день тетя Валя не приехала. А поскольку телефонной связи на севере Ивдельского района нет, Наташа пребывала в неведении относительно причины вплоть до нашего приезда в Хорпию, когда – еще до визита к Плюхам – мы узнали от местных, что тетя Валя «жива-здорова».

После Плюхов мы собирались отправиться к Петру и Анне Хандыбиным. С этой пожилой супружеской парой Наташа знакома дольше и ближе, чем с кем бы то ни было из ивдельских манси. Среди здешних аборигенов они пользуются особым уважением: он – как первоклассный охотник и мастер резьбы по дереву, она – как матрона, хранительница мансийского очага, самая мудрая женщина на Пелыме. Фотографии Хандыбиных и их до́ма составляют добрую половину Наташиного архива. На фотографиях – обросший щетиной, нетипично высокий манси породистой внешности, с седыми растрепанными волосами, держащий в руках оленью упряжку (только что смастерил). Хрупкая, но статная женщина с умными глазами и полуазиатским лицом, закутанная в шаль. Комната, уставленная поделками из дерева. Сосновые лодки, которые Хандыбин изготовляет в количестве четырех-пяти каждое лето.

– Ой, батюшки-светы, Наташка! – заголосила тетя Валя. – Что же ты не предупредила, что приедешь? Я бы подготовилась…

– Да как же предупредишь, тетя Валя, телефона у вас нет.

– Да что телефон, у нас и электричество никак провести не могут. Наш-то дед уже третью неделю каждый день ходит, сам там работает, провода чего-то приладить они пытаются. К ночи домой приходит, с ног валится. Крынку молока выпьет и мне говорит: «Мать, – говорит, – срочно баню мне растопи». Вот и сейчас его нету. А на мне все хозяйство, четыре коровы вон, еле управляюсь. Ну вы проходите, сейчас вас парным молоком с булкой угощать буду.

– Спасибо, тетя Валя, мы ненадолго. Нам еще к Хандыбиным надо, прошлогодние фотографии им отдать, а потом в Бурмантово заглянуть, к деду Шешкину. Как у вас со здоровьем? Мы вас прошлой осенью ждали…

– Ой, плохо со здоровьем, Наташка, ты прости, осенью не успела, тут вон видишь как… Сама коров не подою, никто за меня не подоит. А со здоровьем плохо, ноги немеют, глаза плохо видеть стали. Да еще в деревне такое творится. Слыхали, небось, нет?

– Нет, а что случилось?