Азиатская книга

Вечером, когда спадает жара, город оживает. Всюду носятся маршрутки «шевроле дамас». Лихачи-таксисты гоняют так, что, кажется, авария неизбежна. И действительно, не успели мы проехать и километра, как наш таксист врезался в бок другой легковушки на перекрестке. Дальше – все как по нотам. Оба водителя выскакивают из машин, вокруг них быстро собирается толпа, и начинаются шумные разборки с участием всей улицы. Про нас, пассажиров такси, все моментально забыли, включая нашего водителя, и мы тихо слиняли, чтобы поймать другое такси. Лихач № 2 довез нас до шашлычной «Беш Панжа», где нас ждал дядя Вахит со всей своей многочисленной семьей. За ужином мы узнали, что он работает в национальной библиотеке реставратором древних рукописей, а его жена Диля – учительница математики. Она и выглядела как математичка – одна из тех, перед которыми я робел в младших классах. И я по навсегда оставшейся привычке начал робеть и заикаться, как школьник у доски, хотя, как я понял уже потом, эта строгая училка Диля – младше меня.

После ужина поехали в Ташкент-Сити, где были поющие фонтаны, народные гулянья и концерт на летней сцене под открытым воздухом. В какой-то момент очутились на площадке, оборудованной под спортзал, и стали состязаться, кто больше раз подтянется. Шохрух меня, конечно, заткнул за пояс. Но похлопал по плечу, чтобы я не унывал, и произнес утешительное «нармална». Дома в час ночи ели дыню (самую вкусную из всех, что я когда-либо пробовал), пили пиво с курутом и бренчали на гитаре. Эту гитару я по просьбе Садокат привез ей в подарок из Нью-Йорка. «Садо, что тебе привезти из Нью-Йорка?» – «You don’t have to bring anything… Or, actually, can you bring a guitar? I want to learn how to play»251. Сказано – сделано.

На следующий день Садо спланировала плотную туристическую программу: рынок «Чорсу», медресе Кукельдаш (со спонтанно-обязательным визитом в мастерскую резчика по дереву), мечеть Ходжи Ахрара Вали (нам с Соней запомнилась не столько сама мечеть-новодел, сколько вкусная хурма, которая росла там во дворике). Прогулка по старому городу (тем нескольким улицам, что от него остались). Затем – площадь Хаст-Имам, медресе Барак-хана и мечеть Тилла-шейха, где приятно пахло не стариной даже, а старостью, как когда-то в комнате у дедушки Исаака Марковича – сладковатый пыльно-ореховый запах, щемящее узнавание, вызволенное откуда-то из самых глубин детской памяти. После Хаст-Имама – перерыв на обед в любимом кафе Шохруха, где прямо перед тобой тянут и нарезают домашний лагман. Попробуй, Саша-акя, хасим, нарын, манты, самса, шорпа, тушенка. Тушенка? Нет, не походные консервы, а узбекское блюдо с русским названием (вроде грузинского «остри»), мясо с овощами в горшочке. Шохрух за все платит, и это мне совсем не нравится. Я хочу поучаствовать, мне неудобно. Я ведь знаю, что лишних денег у них нет. А по нашим американским меркам здесь все дешево. Но нет, Саша-акя, нет. Даже бутылку воды купить не дает, даже за такси заплатить. Для него это вопрос принципиальный, дело чести.

В такси мне всегда уступают переднее сиденье – видимо, как самому габаритному (пора на диету!). Я все еще побаиваюсь ковида и по больничной привычке, оказываясь в закрытом помещении нос к носу с незнакомыми людьми, надеваю маску. В такси не надеваю: там все окна открыты, полная продуваемость. Но вот мы проезжаем какие-то поля, начинает тянуть удобрениями. «Фу, как воняет!» – жалуется сидящая сзади Соня. И таксист, про которого я не подозревал, что он понимает по-русски, тотчас реагирует: закрывает окна, включает кондиционер. Я надеваю маску. И он снова моментально реагирует: выключает кондиционер и снова открывает все окна. Я мало что в этой жизни знаю наверняка, но тут могу сказать точно: такой доведенной до автоматизма деликатности и внимательности к пассажиру не встретишь ни у нью-йоркских таксистов, ни у московских, ни у парижских. Здесь же, в Узбекистане, видел не раз и не два. Хотя попадалось и другое, конечно. Один из немногих русскоговорящих таксистов начал с традиционного «Откуда будете?». И, вместо привычной Москвы услышав «Нью-Йорк», расхохотался от неожиданности: «Байденский, что ли?!» Хотелось ответить фразой из рассказа Драгунского «Не хуже вас, цирковых»: «Не, я мамочкин».

Вообще же русскоговорящих тут, кажется, сравнительно мало. Даже в Ташкенте. Или это так кажется после Алматы? Разница между Казахстаном и Узбекистаном огромна – настолько, насколько в принципе может быть между двумя соседними странами. Здесь люди и выглядят и ведут себя совершенно по-другому, гораздо консервативней. Алматы модный, а тут Восток-Восток. В какой-то момент мне пришло в голову, что, если вынести за скобки богатство истории и культуры, Узбекистан отличается от Казахстана, примерно как Гана от Нигерии. Нигерия – это экспансивность и обаятельное трикстерство, бешеный темп и адреналин, нефтяные деньги и гангстерская роскошь. Гана – куда скромнее, тише, консервативнее, набожнее и душевнее. Так же и тут – по первому, поверхностному впечатлению.