Азиатская книга

После чтения у памятника идем осматривать знаменитый собор. Он, само собой, закрыт на реставрацию. «Закрыто, мальчики, закрыто», – шугает нас старушка-ключница. Ф. начинает переговоры: «Понимаете, мы приехали издалека, вряд ли когда-нибудь еще у вас тут окажемся. А мы с другом всю жизнь мечтали посмотреть ваш собор. Может, пустите нас хоть одним глазком взглянуть?» Но ключницу уговорить не так-то просто: «Тут не я решаю, а Михаил Александрович, он у нас главный». «Так, может, позвонить ему?» Ключница ворчит, но вынимает из фартука телефон-раскладушку и, подслеповато щурясь поверх очков, одним пальцем вбивает номер. «Алло, Михаил Александрович? Это я. У меня тут приезжие… Говорят, журналисты. Хотят посмотреть собор, ага. Из Москвы. Ага. Зачем им собор? Так из Москвы, говорят, журналисты. Специально приехали. Ага, ага. Ладно». И, закрыв раскладушку, оборачивается к нам: «Ничего не получится, мальчики. Директор только разозлился, меня отругал. Ничего не выйдет». «А можно я с ним сам поговорю? – ласково и властно спрашивает Ф. – Перезвоните ему, пожалуйста, и дайте мне трубку». Ключница растерянно повинуется. Ф. надевает мысленный галстук. «Але, Михаил Александрович? С вами говорит… Я журналист, заместитель главного редактора… Дело в том, что… Я говорю, дело в том, что… Меня зовут… Куда? Да как вам не стыдно?» Последний вопрос произносится уже в пустоту. Мысленный галстук не помог. Но тут происходит чудо. Ключница, взглянув на нас чуть ли не с материнским сочувствием, вздыхает и достает из фартука связку. «Ладно, мальчики, только по-быстрому, ясно? Пока Михал Саныч не приехал, ясно? Одна нога здесь, другая там». «Одна нога здесь, другая там, – повторяет Ф., – самая нелюбимая поговорка сапера». Но ключница не слышит его шутки. Отпирая тяжелую дверь, она бормочет свое: «Бюджета нет, вот в чем дело. Должны были ассигновать и не ассигновали. На всякие финтифлюшки у них деньги есть, а на реставрацию нету. Потому так и живем. Михал Саныч наш, дай ему здоровья, старается как может, но он у нас в запоях часто. Бывает, выйдет из запоя, приедет на своем джипе и давай на всех кричать. Что, мол, работаем плохо. Ну, покричит-покричит и уедет себе, снова в запой уйдет. А нам-то что, нам не привыкать. Так и живем вот. Бюджета нет, вот в чем дело…»

Вечером мы сидим в гостях у местного литератора Д. Поэт Л., звезда вечера, сидит вполоборота к остальным и длинно рассказывает, но рассказывает куда-то в сторону, как будто не нам. Больше половины вечера занимает его монолог. Хозяин, хоть и не может потягаться в ораторском искусстве с Л., тоже рассказывает, и довольно любопытно. Доверяется нам: «Между прочим, в этом городе я единственный еврей. И я этим горжусь. Все ставят елку к 31 декабря, а я ее ставлю на наш еврейский Новый год. В сентябре. И жене своей сказал: я еврей, поэтому у меня елка будет стоять в сентябре. Жена у меня наполовину русская, наполовину удмуртка. Но она все понимает».

Кажется, с традиционными удмуртскими поверьями дела обстоят примерно так же, как с еврейством: елка на Рош ха-Шану. «Молодежь ничего не знает, не помнит». Эту жалобу я слышал и на Урале, когда ездил в мансийскую экспедицию. После той поездки я заболел финно-угорской мифологией. Вот и сейчас, пока мы трясемся в экскурсионном автобусе, читаю русский перевод удмуртского эпоса «Дорвыжы». Богатырь Донды из городища Иднакар; его сыновья Идна, Гурья, Весья и Зуй; прекрасная дева Эбга и ее сын Чибинь. Не знаю насчет современной удмуртской литературы, но «Дорвыжы» точно заслуживает внимания. Как, впрочем, и любой национальный эпос.

Экскурсовод в архитектурно-этнографическом музее-заповеднике Лудорвай рассказывает про язычество, шаманов, камлание с бубном, священные гусли и напевы «крези» («У нас всегда говорили, что удмурты – самая поющая народность в СССР!»). Показывает святилище в виде срубной постройки с двускатной крышей и открытым очагом, где приносились жертвы покровителю рода. Избушка без окон, земляной пол. В правом переднем углу – божница, прикрытая березовыми ветками и осокой. Вужгурт, покровитель рода, живет в дубовом ларе под божницей, и поэтому туда складывают ритуальные предметы: беличью шкурку, хвост рябчика, крыло тетерева, краюху ржаного хлеба, кусок бересты. Когда в очаге разжигают огонь, жертвенный дым услаждает ноздри Кылдысина, бога плодородия и покровителя младенцев. Раньше белый старик Кылдысин жил среди людей, следил за всходами ржи и пшеницы, но после того, как люди сами поднаторели в земледелии, бог плодородия ушел к другим богам: к демиургу Инмару и подателю дождя Куазю. Инмар, Кылдысин и Куазь – триумвират верховных божеств, им подчиняются все прочие персонажи удмуртского пантеона, от великанов Алангасаров до водяных («вумурт»), домовых («коркамурт»), леших («нюлэсмурт»), духов луга и поля («лудмурт»), духов конюшни и хлева («гидмурт») и прочей нечисти.