Азиатская книга

Постановки про войну без передышек,
сцены прóводов, судьбу опередивших,
в новом зале смотрят сироты и вдовы,
в новом мире, где развалины готовы

встретить гибель, как встречают ветерана,

пережившего Пань-Гу, цингу, тирана,
наводнение и смуту в Поднебесной…
Совершенномудрый дух парит над бездной.

Было Долею небесной, стало долькой

в черном небе над хутуном; было долгой
подготовкой к возвращению в пенаты,
где зачисленный в живые экспонаты

новобранцам крутит хриплую шарманку:

сколько люду порубал за правду-мамку, —
по столу стучит костяшкой, – за идею…
Правда-маска прирастает к лицедею.

Сетью трещин и морщин идет по коже.

Так прощай, моя наложница, похоже,
зря талдычили, что время иллюзорно,
но закапывали деньги или зерна

и считали дни в согласье с ритуалом,

укрываясь то прозрачным «ци», то алым
полотнищем революции бездетной…
Через годы образ видится везде твой.

Для вернувшихся, судьбу опередивших,

терракотовых отрядов поредевших
прозвучит в последний раз команда сверху.
И старательные всхлипы скрипки эрху

перекроет сцена битвы, ловли, травли

под мяуканье струны и лай литавры;
и финал – в пандан ракушечному горну…
Звук наполнит тьму и примет ее форму.

Из танской лирики (2)

Романтик Ли Бо и Ду Фу, моралист,
и вся королевская рать.
Вот падает лист, и еще один лист.
И некому листья собрать.

И делают в парке ушу старики

под кваканье песен from home.
И ели на синих холмах далеки
настолько, что кажутся мхом.

КАССИРЕР VS ХАЙДЕГГЕР

Двадцать лет назад я дружил с девушкой по имени Сяо Цзян. Она была родом из Циндао, в Штаты попала уже во взрослом возрасте, поступив на юрфак Колумбийского университета. Мы познакомились весной 2002‐го в нью-йоркском кафе, где я готовился к медицинскому лицензионному экзамену, а она – к экзамену на допуск в коллегию юристов. Разговорились в перерыве от зубрежки, традиционное кто откуда, и довольно скоро вышли на тему Russian culture. Сяо сообщила, что любит русскую литературу.

– Толстой? Достоевский? – предположил я, наученный многолетним опытом светских бесед с американцами.

– Да, и их тоже, конечно, – подтвердила Сяо, – но вообще-то мой любимый русский писатель – это Андрей Платонов. Причем «Чевенгур» мне нравится даже больше, чем «Котлован».

– Ты славистка?

– Нет, просто люблю читать.

По-английски она говорила с легким акцентом, что почти немыслимо для китайца, приехавшего в Америку в двадцать шесть лет. «По-моему, я имею дело с гением». Разговор с пятого на десятое, кажется, не менее беспорядочный, чем воспоминание о нем двадцать лет спустя. Помню, что в какой-то момент перевел с русского медицинский анекдот. Утренний обход в палате, врач раздает предписания: «Вам, Иванов, надо расхаживать ногу, вам, Сидоров, пропить курс антибиотиков… Ну вот, кажется, и все. Всем до свидания, а вы, Петров, прощайте». Этот черный юмор вызвал у нее взрыв воздушного смеха, а вслед за ним – неожиданное признание: «Если б я была на месте Петрова, я бы хотела, чтобы мой доктор именно так со мной попрощался».