Азиатская книга

Траверсом по Саянам ползет чабрец.
Держится за живое саган-дайля6

.Время не хочет знать, что его в обрез,
между тобой и мною себя деля.

Так вот, вступив в пору смертности, человек

на год вперед намечает себе дела;
графики составляет на целый век.
Дай ему точку опоры, саган-дайля.

Здесь зацеплюсь за выемку, подтянусь.

Абразионный берег, уступ-карниз.
Точечной тучей чернеет над падью гнусь.
Страх высоты посмотреть заставляет вниз.

Трудно поверить: метров от силы сто.

Что-то лежит там камнем, ничком, пластом.
Кажется точкой что-то большое, что
точкой и вправду сделается потом.

2

Где лишайник и мох, где трясина,
сопки, ельники, озеро с ряскою,
прибайкальский участок Транссиба,
глушь освоивший братско-бурятскую,

где поселок, дома с полувнешней

стороны – не поймешь – с полувнутренней.
И поджарый старик, житель здешний,
начиная забег ежеутренний,

входит в кадр семенящей фигурой,

осторожно ступни отрывающей
от земли. И земля черно-бурой
полосой, где клочками трава еще.

И с фонарным еще селенитом

перешеек от дворика к садику,
где на месте бежит, семенит он,
поверяя динамикой статику.

И вокруг ни души, будто только

он и есть, чтоб субъектом единственным
уточнялась действительность, долго
мельтешащая хвойным и лиственным

перелесками (ельник и сопка,

бурелом, обходная тропа, листва),
где течет, торопясь, Ангасолка
и впадает в Байкал, как в беспамятство.

3

Поезд пройдет в привычном, многовагонном порядке,
ухнет на полустанке
признаком жизни первичным. Вылезешь из палатки.
Что там? Темно, как в танке.

Там – это рядом; справа плещет Байкал, как в черной

комнате проявитель,
где фотоснимок плавал. Жест бытия безотчетный:
где-то я это видел.

Вправо посмотришь, влево, из слепоты пытаясь

высвободиться, вспомнить
снящееся бесследно, в памяти заплетаясь,
плеском из черных комнат.

Кто-то там ходит, вечен, сумками весь увешан,

путь фонарем означив.
Вспыхнет светоячейка, высветит облик чей-то.
Кто-то, видать, из наших.

Будто сосновый ящик не приняла траншея,

будто они всем миром
здесь, и о предстоящей смерти их знать страшнее,
чем о своей, и мигом

луч к пустоте примерзает, будто уже не снится,

видится беспристрастно,
или душа созерцает собственные границы
на берегу пространства.

ПО СИБИРИ С ТЕХАССКИМ РЕЙНДЖЕРОМ ЭНРИКЕ ИГЛЕСИАСОМ

1

Однажды утром мой научный руководитель Джейми Гудвин вызвал меня к себе в кабинет по «не очень срочному, но очень странному» делу.

– Послушай, Алекс, я тут получил письмо… Насколько я понял, оно из России. Так вот, не мог бы ты перевести его с английского на английский? То есть с английского – на русский, а потом – обратно на английский. А то я, сколько ни пытался, так и не уловил, что от меня хотят. Понял только, что это не спам: пишет реальный человек и, кажется, просит о помощи. Вот погляди. – И Гудвин показал мне послание с таким видом, что можно было подумать, речь идет о рукописи Войнича или каких-нибудь «пляшущих человечках».