Азиатские христы

Есть несколько очень простых признаков для отличия действительно старинного литературного произведения от недавнего. Прежде всего мы здесь можем опереться на закон размножения рукописей в допечатное время в геометрической прогрессии с каждым новым десятилетием существования языка, на котором они написаны.

Я уже обосновывал этот закон в шестом томе моего исследования, говоря о подложных биографиях Магомета, опубликованных в XIX веке нашей эры д-ром Шпренгером, по которым обычно и пишутся биографии мифического завоевателя Ислама, но для связности изложения повторю и здесь, пояснив на наглядном примере из недавней русской жизни.

Когда около 1840 года Лермонтов написал свою поэму «Демон», печатанье ее было запрещено церковною цензурою, но она все же быстро распространялась в читающей публике. Человека четыре (допустим, что не более) списали ее у самого автора в первый же год. У каждого из них списали в следующий год тоже, например, четыре знакомых и таким образом во второй год имелось уже не менее 16+4, т.е. 20 экземпляров. С каждого из этих экземпляров в следующем году было списано (положим) тоже по 4 экземпляра, и значит, ходило уже 80+20, т.е. около ста экземпляров и т.д. с каждым годом увеличиваясь, положим, только вчетверо, а не более.

Что же выходило? Мало знакомый с математикой читатель даже и не подозревает, какой поистине чудотворный размножитель геометрическая прогрессия, ее действие прекращается только с полным насыщением всех интересующихся данной книгой. Так и «Демон» Лермонтова через несколько лет был уже в каждой помещичьей домашней библиотеке в многих сотнях. Переписывание его прекратилось только тогда, когда было разрешено напечатанье этой поэмы в полном издании сочинений Лермонтова и рукописные экземпляры, как более не нужные, стали выбрасываться вон. Однажды я нашел такой экземпляр, изящно переплетенный и с разрисованным заглавным листком, заброшенным в нижнем отделении книжного шкафа своего отца и он мне рассказал, как ранее появления этой поэмы в печатном виде, все переписывали ее.

И само собой понятно, что если бы печатный станок сразу размноживший сочинения Лермонтова, не оттиснул с ними и эту поэму сразу в тысячах экземпляров, то процесс ее рукописного воспроизведения продолжался бы и теперь. Она была бы во всяком случае настолько распространена в России, что желающему напечатать ее стоило бы только выпустить объявление в газетах с обещанием приличного гонорара, для того, чтобы получить десятки списков, а не найти единственный на земном шаре экземпляр ее у какого-нибудь гидальго в отдаленной от центров испанской культуры усадьбе в Пиренейских горах, куда трудно добраться.

И если бы какой-нибудь современный русский писатель, съездив Испанию, вдруг объявил, что он нашел там в развалинах одного дома в Пиринеях еще неизвестный в России рассказ Лермонтова и предлагает редакторам наших журналов купить его у себя за крупную сумму денег, то кто над этим не рассмеялся бы и не сказал, что написал рассказ он сам — путешественник?

Но вот, как я уже показывал в шестом томе, были открыты по такому именно шаблону д-ром Шпрингером в XIX веке, в недоступном для проверки местечке внутренней Индии уники биографий Магомета, которыми и пользуются теперь ученые жизнеописатели пророка. Почему эти биографии, как чрезвычайно интересные всякому образованному магометанину, не распространились за тысячу лет их существования по закону геометрической прогрессии в тысячах экземпляров, как распространились рукописи Библии, бывшие в каждом монастыре перед их напечатанием Гуттенбергом? Почему их единственные на нашем свете экземпляры оказались найденными арабистом Шпенглером за тридевять земель в тридесятом царстве от места, около которого происходило действие, подобно тому, как я предположил относительно Лермонтова.

Отсюда ясен такой вывод.

Всякое общеинтересное литературное произведение древности, найденное до сих пор (или еще вернее: до своего напечатания) только в одном экземпляре априорно должно считаться подложным. И это сторицею относится к тем случаям, когда оно найдено не на территории того народа, на языке которого писал автор, а в чужих для него странах.

Но ведь в таком случае, — уже говорили мне, — придется признать подложными все лучшие произведения классической древности! Не лучше ли допустить, что их истребили последующие иноверцы?

Но какие же иноверцы владели, например, магометанскими странами? Да и относительно истребления классических произведений христианскими монахами у нас нет никаких указаний. Ведь для этого надо было делать поголовные обыски всех грамотных граждан, о чем ничто нам не сообщает. И, кроме того, у нас имеются даже документы, вроде латинских кодексов запрещенных книг, совершенно опровергающие такое допущение: в них нет ни одной классической книги.

О псевдо-древних «униках», лежащих в основе современной нам древней истории часто говорят: «Очевидно, они хранились в каком-нибудь одном роде, бережно передаваясь от отца к сыну, в тайне от посторонних».