Азиатские Христы

Будда дает свое молчаливое согласие и когда на другой день к полудню обед готов, хозяин посылает к нему сказать: «пришло время, господи, обед готов».

Будда берет верхнюю одежду и чашу и идет с своими учениками в город или в деревню в дом хозяина. После обеда, при котором хозяин старался предложить самое лучшее, и при котором сам хозяин и его семейство служат гостям, и после омовения рук, хозяин и домочадцы садятся рядом с Буддой и Будда говорит им слово поучения.

Если не имеется никаких приглашений, то Будда по монашескому правилу отправляется в деревню или в город собирать милостыню.

По возвращении из обхода и после обеда наступало время если не сна, то уединенного отдыха. В тихой комнате или, еще лучше, в прохладном сумраке густого леса, Будда проводил тихие, душные послеобеденные часы — в уединенных размышлениях, пока не наступал вечер и после «святого молчания» начинались опять шумные посещения друзей и врагов — говорят его биографы (в европейской литературе).

Внешними знаками отречения от мира было у буддистов желтое монашеское платье и тонзура; отрешение от семейных связей, отказ от всякой собственности, строгое целомудрие были естественными обязанностями аскетов, следующих за сыном Сакиев.

Подобно тому, как у христиан, постригшиеся в монахи теряют свое прежнее сословие, так и у буддистов.

В одной из речей приписываемой Будде, сохранявшейся в священных текстах, говорится: «как великие реки, сколько бы их ни было: Ганг, Ямуна, Ачиравати, Сарабгу, Маги, когда они достигают великого океана, теряют свое старое имя и свой старый род и носят только имя великого океана; так, ученики, и с этими четырьмя кастами — кшатриями и браманами, вайсиями и судра: если они, согласно учению и закону, возвещенному Совершенным, отрекутся от отечества и пойдут на чужбину, то теряют свое старое имя и старый род и носят только имя аскетов, следующих за сыном Сакиев».

Один из учеников Будды походил на Иуду Искариота. Разница только в том, что он его не предал, а подослал убийц, но когда посланные подошли к Будде, на них напал ужас и трепет; он кротко поговорил с ними и они обратились к его учению; кусок скалы, который должен был раздавить Будду, упал на две склонившиеся друг на друга вершины, так что Будда только слегка ушиб себе ногу; дикий слон, пущенный против Будды в узкой улице, пораженный чарующей силой его «дружелюбного мышления», остановился перед ним и потом покорно возвратился назад. Наконец его соперник — ученик Девадатта пытался другим путем достигнуть высшего положения в общине. Он выставил пять положений, в которых требовал, чтобы монах всю свою жизнь жил непременно в лесу, тогда как Будда и сам обыкновенно жил и позволял жить вблизи деревень и городов; чтобы монах жил только дарами, получаемыми им во время сбора милостыни, и не принимать ни одного приглашения благочестивых мирян на обед; одеваться он должен только в платья, сшитые из собранных лохмотьев и т.д. Девадатта выставлял эти правила, как основание истинной строгой духовной жизни, тогда как правила Будды он считал уступкой человеческим слабостям; он старался привлечь к себе привязанных к Будде монахов, и, как утверждает традиция, сначала с некоторым успехом, хотя и кончившимся после полнейшей неудачей. Конец Девадатты был печальный.

По новейшим и очень распространенным рассказам вдруг появился адский дракон и проглотил его живого.

Такой трагический конец ученика, желавшего довести аскетизм до абсурда, был, конечно, неизбежен. Само собой понятно, что с тех пор, как появились нищенствующие монахи, должны были существовать и благочестивые богатые люди, дававшие им милостыню от своих избытков, и очень скоро должна была развиться хотя бы и не имеющая определенной формы связь между монашескими орденами и богатыми мирянами, получавшими от монахов духовные поучения.

Кажется, — говорит Ольденберг (стр. 156), — что богатых и высокопоставленных сначала было больше среди исповедников буддизма, чем бедных?

Так действительно и рисуется в легендах о первом распространении буддизма, да ведь и христианство распространялось по Европе ее князьями, не редко насильно крестившими своих подчиненных. Припомним только Владимира Святого.

Понятие о женщинах в учении буддистов кажутся как будто выписанными прямо из Четьи-Миней. И для буддиста, как и для христианских монахов, женщина представляет самую опаснейшую из засад, которую ставит искуситель людям; в женщине воплощаются все неразумно-чарующие силы, привязывающие дух к этому миру. Книги буддистов полны рассказов и размышлений о неисправимых хитростях женщин: «скрытны пути женщин, как путь рыбы в воде — гласит одна из них, для них ложь все равно, что истина, а истина все равно, что ложь».

«— Как нам, господи, — спрашивает ученик Ананда Будду, — вести себя относительно женщины?

— Избегайте вида ее.

— Но если мы увидим ее, господи, что тогда нам нужно делать?

— Не разговаривайте с ней.

— Но если, господи, мы с ней уже заговорили, тогда что?

— Тогда, Ананда, будьте осторожны».