Азиаты

Несколько дней Гладышев с отрядом отдыхал в тугаях Сырдарьи, набирался сил в дорогу. Холодный дождь с мокрым снегом заставил его поторопиться. Присоединились к джигитам Нурали-султан а свежие удальцы, войско удвоилось и зарысило по степи в сторону Амударьи по древней караванной дороге. Ехали и озирались по сторонам, не появятся ли всадники Надир-шаха. По сообщениям чабанов, войско персидское находилось на обеих берегах Амударьи. Ехали осторожно, высылая вперёд разъезды. Переправились в каюках у Гурлена. Город, разорённый и сожжённый персами, был безлюдным. И не только жителей, но ни скота, ни собак не было вокруг. Одно лишь выяснили, что Надир-шах прошёл и направился на север. Отряд Гладышева двинулся вдоль берега реки к Кунграду… Гладышев с седла оглядывал амударьинские просторы, надеясь встретить хоть одну живую душу, но тщетно. Может, и были хивинцы или персы поодаль, за тугаями и камышам, но за густыми речными дженгелями ничего невозможна было увидеть. Только у Чаркрауской плотины встретились с каракалпаками. Те, узнав, что прибыл посланец из России, повезли его в гости к себе, а потом в Кунград, Хан Абулхайр встретил Гладышева на берегу Амударьи, на колени встал, воздал хвалу Аллаху за помощь, прибывшую из России. Обняв сына Нурали-султана, тихонько и вкрадчиво спросил у него

— Есть письмо от русской царицы к Надир-шаху?

— Нет письма, отец… Надо было ехать в Петербург, но разве есть время на это?

— Щенок, — обругал сына Абулхайр. — Без её фирмана не видать нам хивинского ханства…

Вздыхая и хмурясь, хан стал готовиться в дорогу.

Тем временем Мухаммед-Али-хан Ушак увёл своих джигитов из-под Хивы. Увёл не оттого, что испугался персидской силы, которая с каждым новым днём численно увеличивалась, подтягиваясь к Хиве с юга. Другая беда заставила туркменских джигитов сняться с места и податься в Куня-Ургенч: великим множеством небольших караванов подходили с востока — со стороны Амударьи, и с запада — по пересохшему руслу Узбоя иомуды, тёке, имрели, али-эли и другие племена, согнанные персами со своих стоянок. Шли они с Атрека и Горгана, от подножия Балханских гор, из Ахала, Теджена, Мерва, с Амударьинских берегов. Шли на Мангышлак, помня о том, что ещё пятьсот лет назад, когда с Туркестан вторглись монголы Чингис-хана, уйдя из Маверанахра, многие туркмены нашли свою вторую родину на Мангышлаке. Шли по пескам и такырам, преодолевая по одному мензилю в сутки. От Туркмено-Хорасанских гор до северных окраин Хорезма — семнадцати дней пути, а по реке и того больше. Прикочёвывали беженцы, измождённые голодом: под тельпеками — черепа, обтянутые кожей, и сами — кожа да кости, ветром из стороны в сторону качает. Прикочёвывали, потеряв в пути многих близких. Тысячи могильных холмиков остались на бесконечных просторах Гарагумской пустыни, в «Семи песках Хорезма», как называли эту пустыню персы. Оставшиеся в живых ставили кибитки около крупных аулов, но, видя, что и здесь начинается голод, вновь отправлялись в путь — шли дальше, на Кунград, на Усть-Юрт с единственной надеждой раздобыть хлеб у киргиз-кайсаков и у русских купцов на Мангышлаке,

Не менее тысячи кибиток поставили беженцы на окраинах Куня-Ургенча. Это были родственники иомудов и тёке, которые находились в ополчении Мухаммед-Али-хана Ушака. Перебиваясь кое-как, надеялись они на скорый уход персов, ибо по всему северу Хорезма распространились слухи, будто бы жители Приаралья избрали ханом Хивы правителя Меньшего жуза — Абулхайра… Всё это и заставило Ушака увести войско из-под Хивы и приехать в Куня-Ургенч.

Ушак сразу же отправился на своё подворье — большой глинобитный дом в два этажа: в нижнем содержались зимой овцы, а на другом — в двух комнатах жили две жены с детьми, и сан он, занимавший правую половину, тоже из двух комнат; построили дом ему сарты из Самарканда. Торговали они в Куня-Ургенче разными тканями и другими товарами, а заодно подряжались строить дома для богатых людей. Мухаммед-Али-хан Ушак хоть и не любил дома из глины, но решил, что без такого дома он мало похож на крупного хана. Ильбарс-хан жил во дворце и принимал гостей на полу из жжёного кирпича, застеленном коврами. А разве Ушак хуже Ильбарса? Построив дом на сартянский лад, Ушак всё же тяготел к лёгкой и тёплой кибитке, потому оставил во дворе четыре юрты. Теперь дети и жёны не вылазили из них, и верхние комнаты в большом доме пустовали. Как только Ушак слез с коня и бросил поводья слуге, другой слуга сообщил хозяину:

— Хан-ага, есть слух — Абулхайр едет в Хиву, чтобы занять хамское место. С ним, говорят, русские паши с солдатами-казаками.

— Русские, говоришь? — насторожился Мухаммед-Али-хан Ушак. — Если с ними русские, то не произошла бы опять то, что сделал с русскими хивинский хан Ширгази. Персидский шах по жестокости ещё хуже покойного Ширгази. Надо будет предостеречь русских, чтобы не лезли на ковёр к Надир-шаху! они слишком доверчивы — и от этого погибают.