Азиаты

— Так оно, Артемий Петрович, всё так, как говоришь. При твоём-то уме да русском размахе надо советником быть у императрицы или президентом той же коммерц коллегии, коей Шафиров вновь взялся управлять. Но ты не горячись — настанет твой час, и всё устроится. Скажи-ка, пока не забыл спросить, не думаете ни переезжать в Санкт-Петербург? Трудно, небось, Наталье с младенцем! ты здесь, она таи,

— Куда переезжать-то, Пётр Михайлович? Не в твой же дом, где и повернуться, не задев за что-либо, невозможно. Да и неловко мне перед людьми будет ютиться на чужой квартире: всё-таки я не какой-нибудь немец заезжий, а русский, притом потомок самого Боброка. Может, вспомнит Анна Иоановна мою родословную да и подарит домишко какой?

— Жди, когда вспомнит. Да и что ты всё о государыне, когда она сама душой и телом зависима от своего толстозадого обер-камергера. Мы тут с тобой клеймим Долгоруких да Голицыных за то, что Анне Иоановме руки укоротить пытались, а Бирон укорачивает ей руки без всяких заговоров. Сказал — так, мол, надо, таки делается. Он только заявился из своей Курляндии, а уже хорошие места при дворе заняли немцы. Брось камень в собаку — попадёшь в немца. — Еропкин снял с полки том Сенеки, дунул на корешок обложки, отчего взметнулась пыль и засверкала в солнечном свете. — Вот мудрец, которого надо тебе почитать.

— Ну и чем же мудр твой Сенека? — Волынский недовольно взял в руки книгу, поскольку Пётр Михайлович неожиданно завёл речь о другом, словно бы ему говорить о дворе и государыне надоело.

— Мудрость его хотя бы в том, что он никогда не лез на рожон, а находил окольные пути, достигая цели. Тоже был недоволен сенатом, восемь лет пребывал в ссылке за то, что учил людей самосовершенствованию. Как-нибудь почитаю тебе его трактаты «О гневе», «О спокойствии духа», «О твёрдости мудреца». Улавливаешь, куда сей философ звал румлян? Станешь читать его трактаты — устыдишься своих капризов и гневных вспышек.

— Ну вот, пошёл поперёк дышла! — сразу же обиделся Волынский. — Что ж, по-твоему, спокойствием и выдержкой можно чего-то добиться в нашем государстве?

— Можно, Артемий Петрович. Только этим и можно привлечь к себе внимание обер-камергера Бирона.

— На черта он мне нужен, вонючий окорок!

— А на то, что путь к сердцу императрицы лежит через хитроумную голову Бирона, а её не так просто завоевать. Натиск твой только оттолкнёт обер-камергера. Ты попробуй его лаской да умом взять. Кода сумеешь — он откроет тебе пути во все кабинеты.

И Волынский стал искать пути сближения с хитрым и спесивым царедворцем. На очередных куртагах, когда императрица в ярко-голубых одеждах, украшенных бриллиантами, а Бирон во всём розовом вышли в залу, Артемии Петрович повёл себя весьма свободно, чтобы обратить их внимание. Этим он только вызвал неудовольствие Анны Иоановны, но лиха беда начало.

— Что-то наш военный инспектор до сих пор торчит в столице, не пора ли генерал-фельдмаршалу Миниху со всей его комиссией отправиться в Польшу? — императрица окинула Бирона тяжёлым взглядом.

Обер-камергер, идя сзади неё так, что массивный его подбородок висел над плечом императрицы, сказал в ответ:

— Я давно уже думаю, но не могу понять, душа моя, как ухитряется сей дворянин сочетать в себе гнев и причуды дикого бурлака со степенностью и вежливостью, которыми должны непременно обладать высшие губернские чины?

— Плохое воспитание дано Волынскому, а, впрочем, он умён и рассудителен. Будет охота побеседовать о ним — найдёшь в нём человека интересного. — Анна Иоановна, сев в кресло, стала обмахиваться веером и разглядывать наряды петербургских модниц.

Обер-камергер, стоя за спиной императрицы, тоже смотрел на танцующих дам. Не отрывая взгляда от длинных шёлковых шлейфов и оголённых плеч, он следил за Волынским: его крупная фигура в розовом камзоле в белых чулках то возникала, то терялась в большой императорской зале. В перерыве, когда смолкла музыка, Волынский приблизился настолько к императрице, что обер-камергер жестом руки пригласил его, указав на свободные, стоящие за спиной Анны Иоановны кресла.

— Присаживайтесь, господин Волынский. Виделись мы в Москве и здесь вы изредка мелькаете передо мной, но всё не удосужился познакомиться с вами поближе, хотя сам Господь велит нам знать друг друга лучше. Вы из той самой Волыни, что рядом с герцогством Курляндским? Благодатный край Волынь — мне довелось бывать в Луцке. Кажется, там я и слышал о Боброке — Волынском.

— Весьма польщён, господин обер-камергер, тем интересом, какой вы проявили к моему древнему роду. — Волынский сел рядом и бесцеремонно развернул кресло, чтобы лучше видеть Бирона. — Предок мой прежде всего знаменит тем, что отбил охоту у монгольской орды ходить далеко за Волгу. Не будь поля Куликова, то и немцы, и вся Западная Европа смешались бы с монголами. Быть бы вам, как и русским, азиатами по уму и внешности… Бог, однако ж, миловал: Европа преуспевает во всём, и не будь ныне в России немцев, она превратилась бы в дикую азиатскую страну.