Азиаты

— Вот видишь, какая у нас сила против немцев. Пока что мы боимся собственного голоса. Да и только ли боимся! Ты, Артемий Петрович, прежде чем поносить Бирона грозными словами, снял бы его портрет со стены.

— Ну, Фёдор Иваныч! Этим портретом я и возьму его, как осетра за жабры. Бирон коварен и хитёр, но перед поклонением и лестью не устоит. Он откроет мне все двери и в тайны свои посвятит. Двери откроем — войдём в его кабинеты и друзей туда введём!..

Волынский угождал Анне Иоановне и её обер-камергеру, хотя последнему его придумки были явно не по вкусу. Каждый день, перед обедом, по распоряжению Волынского, устраивалась травля зверей. С каким наслаждением смотрела императрица на схватку медведя с волком. Она не отходила от загородки до тех пор, пока косолапый не задавил матёрого волчищу. В другой раз здесь травили дикую свинью. Довели её до изнеможения. Но до бешенства дошла императрица: не удержавшись, в диком восторге, выстрелила свинке в лоб и облегчённо вздохнула.

Вельможи и сановники побаивались грубую и бессердечную государыню, а время распоряжалось так, что преподносило ей со всех сторон жестокое лицо жизни. Начинается генеральное собрание, и вдруг следует одно сообщение за другим от президентов коллегий:

— Русские войска покидают Баку и Дербент… Идёт беспорядочное отступление… Множество больных цингой и животом… Много дезертиров… Умножились преступления… Солдаты бегут, ища защиты у «верхов— ников» на Урале и в Сибири…

— Умер недомогавший всё время Ягужинский…

— В Санкт-Петербурге траур и похороны при многочисленном стечении обывателей. Кто взойдёт на его место? Пока оно пусто.

— Многотысячная армия генерал-фельдмаршала Миниха успешно прошла весь Крым, но вернулась оттуда, боясь быть запертой возвращающимися с Кавказа татарами: Надир-шах разгромил их и выгнал из Закавказья…

— Успехи на днепровском направлении. Взят Азов, во войска лишены провианта… В полках мор, чума… Тысячи трупов гниют по берегам Днепра и в степях Малороссии… и тут — массовое дезертирство.

Снова заходит речь о недобитых Долгоруких и Голицыных, и Анна Иоановна уже проходит мимо травли зверей равнодушно: звери её больше не интересуют. Её интересует Василий Лукич Долгоруков, смердящий где-то в Сибири. Думая о нём, вспоминает она всех Долгоруких и Голицыных. «Шалые люди, не знающие цены Отечеству, все готовы променять на глупое благо, даже Родину!»

Недавно донёс ей Бирон, что из Италии вернулся князь Михаил Алексеевич Голицын с женой итальянкой. Пока куралесил вокруг итальянской невесты, вовсе о русской вере забыл, принял римско-католическую веру. Примеру его последовал и зятёк его Алексей Петрович Апраксин. Под влиянием тестя сменил свою веру на католическую. Анна Иоановна пригласила обоих к себе и обратила их в шутов. Теперь каждое утро после завтрака, идя в церковь, она с удовольствием наблюдала, с каким красивым куриным квохтаньем, притворяясь курами-наседками, встречали её шуты Голицын и Апраксин. Увидев на лице государыни злую гримасу, «куры» начинали кудахтать и кричали, до тех пор, пока на лице Анны Иоановны не появлялась брезгливая улыбка. Бирон и Волынский, часто провожая императрицу в церковь, наслаждались этим потешным зрелищем, но думали о близкой расправе над недобитыми «верховниками». Ушаков «стаскивал» врагов Анны Иоановны поближе к Санкт-Петербургу, в Шлиссельбургскую крепость, и вёл доследование по делу «верховников». А пока суть да дело, пришло из Прибалтики известие о присвоении звания герцога Курляндского фавориту и обер-камергеру императрицы Эрнсту Иоганну Бирону.