Азиль

Вероника снова вслушивается в голос отца Ланглу. В сегодняшней проповеди он мало говорит о служении Богу и много — о том, как важна для человека радость. Радость даёт силы, говорит Ксавье. В радости — смысл бытия и творения мира, смысл продолжать жить и растить детей, работать, засыпать и просыпаться. Умейте радоваться, в ваших улыбках, обращённых друг к другу и к миру — частичка любви Божьей. Как бы ни было трудно — не забывайте о праздниках, держитесь за светлое и хорошее в каждом дне. Сила Божья — в свете, который люди носят в сердцах, и в мире есть лишь три вещи, способные поддерживать этот свет в дни тяжких испытаний. Это любовь, вера и радость. Идите, говорит отец Ланглу, идите, и пусть ваши сердца сегодня наполнит чистая радость.

Месса заканчивается, прихожане встают со своих мест. Кто-то идёт к выходу, кто-то проходит к амвону за благословением. Амелия рвётся на улицу, но Вероника мягко берёт её под руку и ведёт к отцу Ланглу. Пока они стоят в очереди, девочка прыгает по мозаичному полу Собора возле матери.

— Мам, почему тут у всех лица становятся такими глупыми? — спрашивает вдруг Амелия, остановившись.

— Не глупыми. Тут люди счастливы, им становится легче, печали уходят.

Девочка смотрит на неё недоверчиво.

— И ты тут счастлива?

— Да, — улыбается Вероника и смотрит ввысь, где, подсвеченные, танцуют в воздухе пылинки.

— А почему дома — нет? — продолжает Амелия.

Улыбка матери гаснет, просветлённый взгляд прячется под дугами ресниц. Вероника беспомощно пожимает плечами, поправляет покрывающий голову капюшон.

— Я и дома счастлива, — ровно отвечает она.

Амелия фыркает совершенно по-отцовски и продолжает скакать по узорчатым квадратам на полу. Вероника смотрит на неё с грустью. «Его улыбка, его характер. Его губы, нос и горделивая осанка. Бастиан, ты не дал мне ни шанса воплотить себя в ребёнке…», — горько думает молодая женщина. Очередь делает шаг вперёд, и Вероника следует за ней, бережно придерживая подол длинного серо-голубого платья.

Приглядывая за дочерью, Вероника рассматривает прихожан, ищет знакомые лица. Вот месье Морель с младшей дочерью, вот старенькая мадам Готье. У выхода из Собора с кем-то громко разговаривает месье Руж, владелец водоочистительной системы Азиля. Маленькие Серж Готье и Луизетта Морин что-то рассматривают позади одной из колонн центрального нефа. «Лишь бы не кошка», — беспокоится Вероника. Эти симпатичные зверьки, истребляющие крыс и мышей по всему городу, ужасно злы и могут поранить детей при попытке взять их в руки или просто потрогать. Луизетта выглядывает из-за колонны, встречается взглядом с Амелией и машет ей рукой. Амелия морщит нос, показывает язык и отворачивается.

— Милая, — окликает Вероника. — Как некультурно.

— Она мне не ровня! — высокомерно заявляет дочь. — Она считает меня глупой, потому что мне неинтересно, сколько шкафов с платьями у неё и её мамы. А я думаю, что глупо — не знать, как называлась страна, которой был раньше Азиль.

— Малышка моя, быть умной — хорошо. А быть умной и воспитанной — хорошо вдвойне.

— Папа мне такого не говорил.

Авторитет отца для Амелии непререкаем, Веронике только и остаётся, как оставить попытку урезонить дочь. Конфликтовать с Амелией — нарываться на гнев Бастиана. А уж этого хочется меньше всего.

Шаг отделяет Веронику от отца Ланглу. Она стоит, тайком любуясь его неторопливыми, плавными жестами, фиксируя в памяти движения губ, спокойный взгляд, тёмных, как ночное небо, глаз. Вероника впитывает в себя его образ, как спасение, чтобы в минуты отчаяния обращаться к своей памяти, как к лекарству.

— Благословляю, брат мой, — и тот, кто отделял Веронику от священника, отходит в сторону.

Она делает шаг вперёд, припадает на одно колено. Склоняет покорно голову.

— Благословите, святой отец.

Его жёсткая ладонь ложится ей на макушку. От руки так тепло, что хочется схватить её и изо всех сил прижаться щекой. Присвоить. Только себе, больше никому-никому. Как спасение. Как освобождение.

— Встань, дитя моё.

Отец Ланглу незаметно кладёт кругляш гостии на алтарь и его взгляд, обращённый к Веронике, становится строже. «Это тебе нельзя», — читается в нём. Мгновение — и прямую линию губ трогает тень улыбки, а на ладони лежит маленькая красная карамелька. Ксавье осеняет Веронику крёстным знамением, подносит сладкий кусочек к её рту. Губы Вероники принимают карамель, касаются пальцев священника поцелуем. Он не спешит убирать руку. Для него это так же важно и свято, как и для маленькой женщины в серо-голубом платье.

— Сад, — коротко выдыхает Ксавье, и Вероника опускает ресницы: приду.

Она отходит, берёт за руку Амелию, и они покидают Собор. На улице уже ждёт Ганна в пёстром лоскутном сарафане и с полугодовалым Клодом в слинге.

— Младенчик! — радостно вопит Амелия и тянется к нему. — Nourrice, можно мне его подержать? Какие у него щёчки! Я так люблю младенчиков, но у нас их почти не бывает…

— Пойдём, моя дорогая, — белозубо улыбается Ганна. — Посмотрим, как красиво сегодня в парке. И пустим Клода поползать по травке.